Кажется, у него был какой-то кузен, который также носил родовое имя. В случае смерти Эдгара этот человек вне зависимости от собственного желания становился наследником родового имения,[25] однако он был значительно старше Эдгара и к тому же считался закоренелым холостяком, чьи наклонности, судя по всему, исключали даже саму мысль о браке. После его кончины все состояние переходило к ребенку, причем не имело значения, будет ли он признан законным или нет. Я рассеянно слушала все эти объяснения, в то время как мысли мои блуждали в поисках решения моих собственных, более насущных проблем.

Но, как и предсказывала мне моя сивилла,[26] решение зависело не от меня. Однажды утром я сидела в библиотеке, просматривая отчеты Люси Барлоу и поражаясь росту доходности шляпных мастерских. Эта сцена настолько запечатлелась в моем мозгу, что даже сейчас, закрыв глаза, я могу вспомнить цифры, которыми были исписаны нескончаемые страницы. Дело было после Рождества, погода стояла холодная и сырая. Хотя в помещении было достаточно светло от неяркого сияния зимнего солнца, заглядывавшего в широкие окна, я сидела перед жарко пылавшим камином, дрожа от холода, который, казалось, сочился во все щели. Эдгар объезжал соседние графства, инспектируя пороховые погреба королевской артиллерии, а Марта отправилась на улицу по каким-то поручениям. В доме было безлюдно и очень тихо. И когда раздался стук в дверь, вслед за которым в парадном послышался мужской голос, я не придала этим звукам особого значения, полностью погруженная в свои размышления. Внезапно дверь в библиотеку распахнулась. Я подняла глаза и вздрогнула от неожиданности: это был Дэвид.

Не в силах подняться, я словно окаменела. Он же, захлопнув за собой дверь, стремительно вошел внутрь. Глаза его сверкали стальным блеском, а осунувшееся и посеревшее лицо выдавало страшный холодный гнев, поселившийся в его душе. Он нес кожаный кошель, в котором что-то звякало. Костяшки пальцев, судорожно впившихся в потертую кожу, побелели от напряжения.

– Что ты здесь делаешь? – растерянно пробормотала я. От страха при виде Дэвида у меня пересохло в горле.

Он бросил кошель на стол.

– Я пришел расплатиться с долгами, – хрипло произнес Дэвид. Его голос дрожал от гнева. – Здесь мое жалованье за квартал. Если не ошибаюсь, именно такие комиссионные полагаются за майорский чин.

Он отступил на шаг и сжал пальцы в кулаки.

– Почему ты сделала это, Элизабет? – Его голос опустился до шепота. – Ответь, ради Бога, за что ты так поступила со мной? Как, наверное, смеялась в душе, глядя на несчастного выскочку-майоришку, который топорщил свои новые перышки, думая, что честно их заслужил! А на деле они были просто куплены белым телом, которое он, глупец, боготворил. Участвовал ли Спейхауз в этой шутке? Посмеялся ли всласть? Или ему было некогда, поскольку он пожинал плоды своей щедрости?

Последние слова он буквально выплюнул мне в лицо.

– Ах, Дэвид, Дэвид! Прошу, выслушай меня. Все было не так, как ты думаешь, – молила я, пытаясь унять безжалостный поток слов, но он не прекращался.

– За кого ты меня приняла, интересно знать, за какого идиота? Неужели тебе ни разу не пришло в голову, что есть на свете мужчина, который скорее умрет, чем согласится на продвижение по службе подобным путем? Клянусь Богом, если бы не семья, которая висит у меня на шее, я бы разорвал свое паскудное майорство в клочья и запихал их в глотку этому трусу Спейхаузу, а потом бы выпустил из него потроха и бросил их к твоим прелестным ножкам, чтобы ты видела, как я отношусь к вам обоим.

– Ты должен выслушать меня! – в отчаянии закричала я, зажав уши, чтобы не слышать этих проклятий, водопадом извергавшихся на меня. Каждое его слово жалило, как удар бича. Из глаз моих брызнули слезы. – Дэвид, я люблю тебя, люблю! Прекрати эту пытку!

Я сделала шаг к нему, однако Дэвид шарахнулся от меня, как от ядовитой гадины.

– Не подходи ко мне! – зловеще зашипел он и, наверное, убил бы меня на месте, осмелься я прикоснуться к нему. Как сильно он меня любил, так яростно теперь ненавидел.

– Ты нарушил данную мне клятву и обвиняешь меня, даже не выслушав, – рыдала я. – Что же это за любовь, Дэвид, если в мгновение ока она превращается в ненависть?

– Любовь! – издевательски протянул он. – Скажи на милость, какое отношение можешь иметь к любви ты? Полагаю, все это, – еле сдерживая бешенство, Дэвид обвел вокруг себя рукою, – имеет какое-то вполне невинное объяснение? Несомненно, есть какая-то уважительная причина, по которой ты перескакиваешь из моей кровати прямиком в постель к Спейхаузу. И еще смеешь говорить о любви! Я же должен тихо сидеть в провинции, свято соблюдая свои идиотские клятвы, в ожидании, когда ты соизволишь позвать меня, не так ли? И какая же роль уготована мне – добавить остроты ощущений? Быть шутом в дурацком балагане? Величайшим из шутов, который додумался возвести прожженную потаскуху на пьедестал любви и веры, бросить к ее ногам свою жизнь, чтобы она втоптала ее в грязь, из которой вышла сама…

Я попыталась пройти мимо него к двери, но Дэвид отрезал мне путь к отступлению. Я кружила по комнате в тщетной надежде вырваться наружу, а он продолжал преследовать меня с неумолимостью хищника, охотящегося за своей жертвой.

– Пожалуйста, перестань, – умоляла я, едва не падая в обморок.

– Я перестану, когда выскажу все, – ревел он в ответ, беспощадно продолжая один за другим разбивать вдребезги золотые дни, проведенные нами вместе. Теряя сознание, я опустилась к его ногам. Одному Богу известно, сколько бы еще продолжалась эта пытка, если бы вновь не распахнулась дверь и на пороге, как ангел мести, не появилась Марта. Увидев меня на полу, она, должно быть, подумала, что Дэвид поднял на меня руку. Подобно тигрице, она набросилась на него, едва не выцарапав ему глаза.

– Что вы вздумали, – заверещала Марта, – убить ее, а заодно и вашего ребенка?

Он дрогнул под ее напором, из царапин, оставленных на его щеках ногтями моей защитницы, сочилась кровь. Она же подняла меня и, бережно поддерживая, подвела к дивану, на который я опустилась как подкошенная. Потом Марта решительно, как часовой, заслонила меня своим телом.

– Убирайся! – прокаркала она Дэвиду. – Выметайся отсюда, пока я не убила тебя!

Не обращая на нее внимания, он нетвердым шагом подошел ко мне и вперил в меня взгляд, в котором не было ничего, кроме ненависти.

– Правда ли то, что она сказала о ребенке? В ответ я слабо кивнула.

Его уста искривила злобная усмешка.

– Значит, пора ждать весточки от господина Винтера, – едко произнес он. – Все ясно: начинается шантаж.

Я встрепенулась как ужаленная, вновь обретя чувства.

– Тебя не связывают никакие обязательства, – зашипела я. – Ребенок мой, и с этого момента его отцом становится Спейхауз. Во всяком случае он рад этому.

Взгляд Дэвида стал еще более пронзительным.

– Так, значит, за все сполна заплатит Спейхауз и заплатит к тому же кровью и честью своего знаменитого рода, коим он так кичится? – Он залился зловещим смехом. – Повесить ему на шею моего ублюдка… Какое утонченное коварство! Если бы я от всей души не презирал его, то, наверное, пожалел бы. Еще одна бедная жертва твоей благосклонности… Как же ты должна всех нас ненавидеть! И еще думала, что я ни о чем не узнаю.

– Ради всего святого, уходи отсюда, – комната поплыла у меня перед глазами, – и прихвати свои грязные деньги. Я не хочу больше никогда видеть тебя.

– Можешь не опасаться этого. Уж этого урока я не забуду до гроба. – Его глаза стали холодными, как два куска гранита. – Что же касается денег, то оставляю их тебе. В конце концов ты заслужила вдвое больше, не так ли? – С этими словами он хлопнул дверью, навсегда уходя из моей жизни. С его уходом наша любовь рассыпалась в прах, который пеленою застелил мой взор. Я потеряла сознание.