– Я сделал все, что было в моих силах, – глухо проговорил Джереми, будто каждое слово давалось ему с трудом. – Я сказал ему, что ты уезжаешь в деревню в четверг, – тут я должна заметить, что наш разговор происходил в понедельник, – значит, он проведет здесь завтрашний день и среду. Он обещал подписать приказ о назначении и передать его в мои руки в среду утром, – вздохнул мой друг. – Поверь, Элизабет, никогда в жизни я не чувствовал себя столь подавленным, как сейчас.
– Не беспокойся обо мне, Джереми. – Мои губы тронула нежная улыбка. – В конце концов Спейхауз не какой-нибудь Чартерис, и мысли мои будут не о вторнике, а о пятнице.
Так я стала любовницей Эдгара Спейхауза, в то время как сердце мое переполняла любовь к Дэвиду Прескотту.
Бедный Эдгар был воплощением всех Изъянов, присущих вырождающемуся роду: очень высокий и худой, сутулый, с длинными, неправдоподобно узкими ступнями и ладонями. Волосы его были столь светлыми и жидкими, что казались почти белыми. Продолговатое лошадиное лицо с тонкими чертами выдавало в нем прирожденного аристократа. Нос был столь длинен и узок, что ноздри почти светились, а высокие скулы, казалось, вот-вот прорвут пергаментную кожу. Хотя ему было уже под пятьдесят, Спейхауз выглядел гораздо моложе благодаря своей тонкой и гладкой коже. Борода у него почти не росла, что придавало его лицу мальчишеское выражение. Водянистые бледно-голубые глаза подслеповато щурились, а поскольку очков полковник не носил из-за неодобрительного отношения к ним жены, создавалось впечатление, что он постоянно что-то ищет вокруг себя.
В целом его отнюдь нельзя было назвать уродом, но, как я уже отмечала, из него было вытравлено все, что превращает человека в самостоятельную личность. С таким мужчиной вы можете встречаться хоть сто раз, но во время каждой новой встречи будете с трудом припоминать, кто это и где вы могли видеться прежде.
Исполненная решимости сыграть свою роль до конца, я приняла его во вторник почти как Клеопатра, встречающая своего Антония из военного похода, хотя, подозреваю, наша ночь была гораздо менее бурной, чем та, которую провели вместе прославленные любовники. Эдгар нервничал, как восемнадцатилетняя девственница, и вел себя так, словно дверь спальни того и гляди распахнется и к нам ворвется его грозная супруга. Однако, применив все свое искусство и изобразив восторги, которых на самом деле не чувствовала, я полностью приручила его. Он проявлял столь горячее любовное влечение, что в среду утром мне стоило немалых трудов не подпускать его к себе хотя бы на то малое время, которое понадобилось ему, чтобы подписать приказ о назначении Прескотта, тут же перешедший в руки Джереми. В конце концов дело было сделано, и Джереми, привычно заметая следы, переправил бумагу в Гастингс при посредничестве агентства, принадлежавшего его другу-юристу. А я была так горда собой, что делала в тот день все возможное, чтобы ублаготворить Эдгара. Это оказалось проще простого. Бедняжка быстро получил свое и в четверг утром, когда наступила пора прощания, чуть не плакал. Шмыгая от волнения носом, он клялся мне в любви до гроба и уверял, что следующие три месяца покажутся ему вечностью. Я же не смогла сдержать вздох облегчения, когда услышала, что его жена готовится вскоре прибыть с одним из редких триумфальных визитов. Теперь я знала, что полковник будет находиться в Лондоне в надежных и крепких руках, а значит, нет нужды опасаться неожиданного десанта в Рэй.
Едва дождавшись, пока за ним захлопнется дверь, я молнией взлетела по лестнице, чтобы завершить упаковку вещей. Устроив все дела с коттеджем, Марта вернулась, чтобы помочь мне с переездом, поскольку свой дом я сдавала на три месяца жене одного офицера. Наконец вещи были сложены, и я тепло попрощалась с унылым Джереми, который пришел проводить меня.
– Не волнуйся, – смеялась я. – Обещаю больше никогда в жизни не докучать тебе своими просьбами.
В ответ он улыбнулся, умудрившись при этом не терять похоронный вид. Это делало его похожим на эльфа в припадке меланхолии.
– Ты будешь верна своему обещанию лишь до первого нового затруднения. А потом снова прибежишь ко мне вся в слезах, взывая о помощи. Поверь, дорогая, всякий раз, когда ты приходишь в мою контору, я чувствую, что постарел еще на год. И все же, – добавил он, посерьезнев, – не думаю, что хотел бы иной участи. Надеюсь, ты найдешь свое счастье, дорогая Элизабет. Благослови тебя Господь! Ты знаешь, где меня искать, когда я вновь тебе понадоблюсь.
И он неловко заковылял прочь, как внезапно состарившийся младенец.
Мы отправились в путь. Всю дорогу я грезила, строя прекрасные воздушные замки. Сидевшая напротив Марта, как всегда, строго смотрела прямо перед собой.
– Вы уверены, что любите его? – внезапно спросила она.
– Уверена, – откликнулась я из своего розового облака.
Она удовлетворенно кивнула, но потом как бы между прочим заметила:
– Счастье не обходится без страданий.
– Ну что ж, такова жизнь! – отмахнулась я. Вообще-то мне вовсе не хотелось об этом думать.
– Но запомните: нет такого страдания, которое нельзя пережить. Призывать смерть – грех, во всяком случае пока вы молоды, – продолжала она.
– Послушай, Марта, ты изъясняешься в высшей мере загадочно, – довольно резко произнесла я, выведенная из терпения. – Что это значит?
– Я говорю вам все как есть, – ответила она все с той же суровостью. – И все же вы должны быть благодарны судьбе, потому что не так уж часто это случается. Ведь это удел лишь немногих счастливцев, очень немногих.
– Какой удел? – Я была в полном недоумении.
– Как какой? Настоящая любовь, – тихо проговорила она, выглянув из окна кареты. – Настоящая любовь – и больше ничего.
Мы приехали в Рэй, когда только начинало вечереть, и я тут же направила весточку Дэвиду, пригласив его отужинать со мной на следующий день. Если же дела службы не позволят ему отлучиться, он должен был уведомить меня о невозможности встречи.
Коттедж, который подыскала Марта, располагался как раз в центре Уэст-Гейта – старой части города. Снаружи дом выглядел совсем крохотным, но внутри оказался на удивление просторным. Там была обширная гостиная, переходившая в небольшую столовую, внизу – кухня вполне приличных размеров, а наверху – одна большая и две маленькие спальни. Марта превратила дом в удивительно уютное гнездышко, добавив к старой и неуклюжей деревенской мебели кое-какие вещи из нашей лондонской обители. Она также позаботилась о том, чтобы украсить обстановку всевозможными глиняными горшочками, которые купила у местных гончаров, и медными кувшинами с цветами. Ведь был конец июля. Закрывая глаза, я до сих пор ощущаю их тяжелый аромат.
Марта сочла, что вполне управится по дому без помощников, и, поскольку экипаж теперь мне был уже не нужен, я отправила его назад в Лондон. Кучеру было сказано, что в случае необходимости я пошлю ему уведомление. Но в глубине души я надеялась, что это мне не понадобится.
Следующий день прошел в лихорадочном ожидании. Я не находила себе места, словно в день первого бала. Однако время шло, а ни самого Дэвида, ни весточки от него не было. Я терзалась догадками. Трижды я меняла наряды, прежде чем остановила выбор на голубом шелковом платье с серебряными звездами и моих лучших сапфирах. На ужин мною было заказано уже около десятка различных блюд, но я никак не могла остановиться и высказывала все новые прихоти. Марта, как обычно, была сама невозмутимость и воспринимала мои сумасбродства со стойкостью великомученицы. Много лет спустя я не раз спрашивала себя: а может, отличаясь редкой проницательностью, она вовсе и не подходила в тот день к плите, поскольку наперед знала, что ее стряпня не понадобится? К тому времени, когда сумерки окрасили все в серые тона, я уже находилась на грани нервного срыва, будучи уверена в том, что он не придет, ибо не любит меня. Но что это? Вдруг по Уэст-Гейту разнесся дробный топот конских копыт. Этот звук, почему-то показавшийся мне забавным, становился все ближе и оборвался у двери нашего дома. Тихо заржала лошадь. Дэвид приехал.
