— На боевом! — кричит Димыч.
Держу на боевом. Противозенитный маневр исключен. Умри, но выдержи. Минута, вторая, третья… Каждая кажется вечностью. Дотянем до цели? Нет! Машину тряхнуло так, что я едва удержал штурвал. Бросил взгляд на плоскость — дыры с рваными краями. Левый мотор чихнул раз, другой и заглох, машину потянуло в сторону. Рулями поворота и элеронами с трудом удерживаю ее на курсе.
— Пошли! — докладывает штурман.
Впервые не почувствовал, как освободились от боезапаса. Запускаю остановившийся мотор — работает, но с перебоями. Резко меняю курс и высоту, выхожу из опасной зоны. Вижу: обе группы уже отбомбились, на земле всполохи огня, клубы дыма — обычная огненная каша.
Показания приборов нормальные, значит, ничего страшного с машиной не произошло. Ложусь на обратный курс. Низкая облачность заставляет снизиться до пятисот метров. Поврежденный мотор снова забарахлил, окончательно скис, заглох. Мы отстаем ох группы. Катастрофически падает давление бензина. Решаю сесть на адлерский аэродром, но тут же становится ясно, что не дотяну. Остается садиться у истребителей. Посадочная площадка — в долине, зажатой с трех сторон горами. Но иного выхода нет. Выпускаю шасси и закрылки, до минимума уменьшаю скорость. Захожу со стороны моря. Вообще самое трудное в пилотаже — посадка. А здесь…[107]
Слева и справа — высокие скалы. Входим в каменный коридор. Посадочная полоса для ДБ-3ф явно коротка и узка. Необходимо удлинить её, приземлиться на самом краю поля. Под крылом проплывают поселок и железнодорожная станция. Плавно сбавляю обороты мотора, самолет валится с восьми — десяти метров к земле. Рывком штурвала задерживаю проваливание перед самым моментом касания земли. Энергично гашу скорость, выключив мотор. Слишком резко затормозил, самолет дернулся, словно ткнулся в упругую стенку. Отпускаю тормоза, машина останавливается в десяти метрах от канавы границы поля. Облегченно вытираю пот со лба, открываю фонарь. К нам бежит толпа, человек сорок. Мгновенно облепив самолет, быстро откатывают его под деревья. Тут же с неба сваливается «як». Ага, моя машина мешала сесть истребителям, вернувшимся с боевого задания…
Только успел спуститься из кабины, как попал в крепкие объятия. Дима Зюзин!
— Васька, черт, ты? Как это ты ухитрился посадить своего бомбера на нашей лужайке?
— Не от хорошей жизни… Припрет — где угодно сядешь.
С Димой мы вместе кончали училище, но после выпуска ничего не знали друг о друге. И вот, пожалуйста, встретились…
— Я сегодня не летаю, — взахлеб рассказывает Дима. — Горло заболело, врач запретил. Посадили дежурить. Вдруг вижу — бомбер идет на посадку. Ну, думаю, опять… Тут недавно уже садился один, из пятой армии…
— И что?
— Вон, видишь, хвост торчит? Вдребезги! Так что поздравляю. Но в следующий раз советую тянуть до Адлера…
— Ладно, учту. А пока где тут у вас связь, надо сообщить нашим.
Пока связывались с Алахадзи, к самолету прибыли инженер и два техника. Открыли капот, осмотрели мотор, обнаружили пробоину всасывающего патрубка, повреждение карбюратора.
— Повезло вам, братишки, пожар не возник. Идите обедайте, мы сейчас это все заделаем!
По дороге в столовую вспомнили училище, товарищей.
— У нас в полку летают Стариков, Снесарев, Колонтаенко…[108]
— Где они?
— На боевом дежурстве. Вон там, под деревьями. Недавно «мессеры» обстреляли дежурную пару, с тех пор маскируемся….
— У тебя орден?
— С первых дней на фронте. Пятерых фашистов отправил к праотцам…
Зюзин рассказал, как им много приходится работать сейчас в районе Новороссийска. Гитлеровские бомбардировщики налетают на базы волнами, бомбят каждый корабль. Часто приходится отражать звездные налеты на Туапсе…
— Почти беспрерывно в воздухе и все равно не успеваем обеспечить прикрытие наших войск и кораблей…
После обеда поспешили к дежурному звену. Здесь я встретился с Володей Снесаревым, Жорой Колонтаенко, Димой Стариковым и Борисом Литвинчуком, который окончил училище раньше и успел уже стать командиром эскадрильи. Начались расспросы, рассказы.
— Командир, расскажи про «цирк», — попросил кто-то Литвинчука.
Кое-что я об этом слышал. Но было интересно узнать все подробности, ведь Литвинчук был одним из первых «циркачей»…
Часа через два техник доложил, что наш самолет починен. Пришлось прощаться. Долго трясли друг другу руки. Кто знает, удастся ли увидеться еще?
Взлет с Лазаревской оказался легче, чем посадка.
Дома первыми нас встретили наши техники.
— Надо переделывать времянку, — заявил Варварычев, осмотрев машину. Не говоря уж о дырках…
— Долго это?
— К вечеру постараемся управиться.
После доклада обо всем происшедшем комэску Балину отправились в совхоз навестить Прилуцкого и Литвякова, которых свалила лихорадка. Ребята исхудали, осунулись, видно было, что здорово им достается во время приступов. А в перерывах скучали по делу, досадовали, что вышли из строя в такой момент.
— Как услышу оперсводку, места себе не нахожу, — жаловался Прилуцкий.
Сводки действительно были тревожные. Со стороны Неберджаевской враг продолжал атаковать наши войска, пытаясь прорваться к Новороссийску. Тяжелые бои шли [109] в районе Волчьи Ворота, Молдаванское, Глебовка. На Таманском полуострове отрезанные части морской пехоты, проявляя чудеса стойкости, оказывали сопротивление упорно наседающему врагу…
В течение всего следующего дня то и дело ставились задачи по нанесению ударов на новороссийском направлении, но быстро меняющаяся обстановка не давала возможности выполнить их. К вечеру поступил приказ: уничтожить резервы противника в районе Вышестеблиевская, чтобы задержать его наступление на Таманском полуострове и дать возможность эвакуироваться оставшимся там частям морской пехоты.
Взвилась сигнальная ракета, аэродром сразу ожил, сотрясая воздух мощным ревом моторов. Группа выстроилась в боевой порядок, ее повел в бой наш комэск Балин. В небе стояла дымка, она помогала нам маскироваться от истребителей противника. Не долетая до Анапы, увидели в море лидер «Харьков» и эсминец «Сообразительный», они производили огневой налет по войскам противника, ведущим наступление со стороны Неберджаевской.
Группа развернулась над Кизилташским лиманом. Вскоре впереди по курсу, севернее Вышестеблиевской, заметили густые облака пыли. Сомнений быть не могло: колонна фашистских танков и бронетранспортеров торопилась к фронту.
Зенитного огня нет, видимо, здесь нас не ждали. Ложимся на боевой курс и с ходу высыпаем бомбы на дорогу. Огонь, дым, пыль…
— Вот так-то оно лучше, — сквозь зубы цедит Димыч.
Он в последнее время особенно зол. То погода мешает, что обстановка не позволяет, а вести с передовой все тревожней.
— Вот так бы им по три раза на дню всыпать…
Однако повторный вылет снова был отменен из-за погоды в районе удара.
А у нас — тихий, прохладный сентябрьский вечер. В черном небе загораются звезды, а по всему летному полю, словно их отражение, мигают светлячки. Это трудятся техники, ремонтируют израненные машины, заправляют их горючим, набивают в ленты боеприпасы, подвешивают фугасные и осколочные бомбы…[110]
4 сентября. Гитлеровцам удалось захватить Абрау-Дюрсо, Южную Озерейку и перевал Волчьи Ворота. Нам приказ: навести удар по скоплению противника в Атакайской щели, в четырех километрах от Верхне-Баканской. В воздух поднялись две эскадрильи — Балина и Стародуба. До Туапсе летим в размытых облаках, затем облачность обрывается, перед нами чистое голубое небо. У Мысхако разворачиваемся и начинаем поиск цели. Она где-то близко, но попробуй найди ее среди холмов, сплошь покрытых буйной растительностью. Расщелин, впадин много, в которой из них враг?
— Командир, вижу цель, — вдруг слышится в наушниках. — Держи точнее курс, начинаю прицеливание.
Ну и глаза у Димыча!
— Сброс! — облегченно выдыхает он через несколько икнут.
А еще спустя минуту слышится звонкий голос Лубинца:
