– Татуировки? При чем тут татуировка? Западаешь на разрисованных красоток?

– Я ни на кого не западаю, но у женщины, которую я ищу, есть татуировка. Роза с шипами на левом плече.

– Нет, розы я не заметила. Она же была в блузке. – Софи внимательно посмотрела на него. – Послушай, можешь не отвечать, раз не хочешь, но если у тебя было что-то с той женщиной… что-то романтическое… то пусть это будет не она. Таких, как эта блондинка, называют дешевками.

– Будь у меня с ней что-то романтическое, – сухо заметил Сэм, – я бы, наверное, знал, как она выглядит.

Она ненадолго задумалась, и воображение тут же предложило несколько сценариев из серии «Красавица и Чудовище», когда один из любовников не знает, как выглядит другой.

– Возможно, но бывают и особенные случаи. Когда двое встречаются в темной комнате. Или когда один всегда завязывает глаза другому. Нет-нет, – поспешно добавила она, перехватив его взгляд, – у меня такого опыта нет. Как нет и татуировки… ни на правом плече, ни где-либо еще. Могу показать, если не веришь.

Сэм рассмеялся. Громко и непринужденно. Он впервые смеялся так в ее присутствии, и ей понравилось.

– Интересный ход мыслей. Мне бы такое и в голову не пришло. Ох, Софи, что же мне с тобой делать. – Он посерьезнел. – Дело в том, что ничего другого у меня пока нет. Среднего роста, темноволосая, темные глаза, вот и все описание. Да, еще татуировка. Не исключено, что у нее восточные черты. Но, как ты сама понимаешь, все это нетрудно изменить. Хотя если она не догадывается, что ее ищут, то и менять внешность ей ни к чему.

– Интересно, – протянула Софи. – Что ж, думаю, татуировку мне проверить легче.

– Даже не думай, – пресек ее инициативу Сэм. – Я сам этим займусь.

Ну вот опять. Только-только приоткрыл раковину и уже закрывает.

– Несправедливо, – пробормотала она.

Он не ответил.

За иллюминатором плескались волны. Музыка стихла. Мерное покачивание навевало дрему. Веки тяжели. Софи откинулась на подушку и даже не заметила, как мягко соскользнула в сон.

Глядя на спящую женщину, Сэм думал о своем. Надо признать, Софи снова его переиграла. Правда, не все потеряно. Время у него есть, и он еще может изменить ситуацию в свою пользу, если хорошо постарается. Хотя, конечно, это будет нелегко. А самое досадное, что теперь ему придется вести себя очень осмотрительно, не позволяя по отношению к Софи никаких вольностей. Проще говоря, он не должен лезть к ней с поцелуями, не говоря уже о чем-то более серьезном. А ему ужасно хотелось хотя бы поцеловать Софи. И, черт подери, почему бы им действительно не заняться любовью?! Разве для этого дела обязательно устанавливать какие-то сроки, выдерживать время? К чему нелепые, дурацкие ограничения?

Отогнать посторонние мысли было непросто, взгляд постоянно перескакивал на кровать с проступавшими под легкой простыней соблазнительными формами, а воображение рисовало картины, одна заманчивее другой.

И что его останавливает? Какие такие высокие моральные принципы стоят между ним и этой женщиной? Его тянет к ней, ее тоже влечет к нему – в чем же проблема? Не в том ли, что он боится длительных, прочных отношений? Боится того, что люди называют любовью? А любил ли он вообще кого-нибудь? Киру, например?

Нет, как ни горько в этом признаться. Любовь обходила его стороной, как прокаженного. Или он сторонился ее? Вопросы без ответов. Втайне Сэм всегда завидовал тем, у кого все получалось легко, само собой. Взять хотя бы Криста.

Сэм потер лоб. Хватит. У тебя есть дело, и, если ты с ним не справишься, хороший человек окажется в очень затруднительном положении, а мэром твоего родного города может стать весьма неприятный тип. А каково будет Кэтрин, жене Ричарда? И его дочери Сандре? Да, любовь, может, и стоит того, чтобы сложить за нее голову, но мужчина, пока он жив, должен выполнять долг.

Самира Хамади тихонько скользнула под простыню. День выдался утомительный, да и качка давала о себе знать, но больше всего вымотало эмоциональное напряжение. То, что еще совсем недавно представлялось забавной и прибыльной игрой, все больше напоминало рискованную авантюру. То, что казалось восстановлением справедливости, начинало смахивать на уголовное преступление. Гнев, обида, жажда мести улеглись, и на смену им приходило ясное осознание бессмысленности и жестокости затеянного ими предприятия. Да и ореол праведного мстителя, этакого современного Робин Гуда, защитника униженных и оскорбленных, которым окружал себя Рон Чалмерс, изрядно померк. Под облетавшей позолотой проступали неприятные и даже отвратительные черты: жестокость, жадность, лживость. Не в первый уже раз Самира задумывалась о том, чтобы выйти из игры, распрощаться с Роном и вернуться в Ливан. Была бы жива мама…

Самира не знала своего отца. Мать никогда не говорила о нем, а когда дочь все же спрашивала, отвечала, что расскажет когда-нибудь потом. Со временем Самира поняла, что огорчает мать этими расспросами, и решила набраться терпения и ждать.

Увы, время откровения пришло слишком поздно. Даже чувствуя приближение смерти, Лейла тянула до последнего. В конце концов она призвала дочь в больничную палату, но, когда Самира приехала, мать увезли на срочную операцию. Придя в сознание, Лейла успела прошептать лишь несколько слов.

Эти слова, несколько писем и фотографий да кое-какие оставшиеся после матери бумаги позволили сделать неожиданное открытие: ее отцом был англичанин Ричард Дженкинсон, адвокат, к которому Лейла Хамади обратилась с просьбой посодействовать в получении вида на жительство в Великобритании. И вот тогда ее обуяли гнев и жажда мести. Мать оставила ей кое-какие сбережения, и Самира отправилась в Европу. В Париже судьба свела ее с Роном Чалмерсом, представившимся журналистом-фрилансером из Манчестера. Проявив интерес и сочувствие к красивой одинокой девушке, Рон постепенно завоевал ее полное доверие, а узнав о цели приезда, предложил свой план. В Англию они отправились уже вместе. Самира в деталях помнила их разговор в вагоне экспресса, мчавшегося в туннеле под Ла-Маншем.

– Ты уверен, что мы правильно поступаем? – спросила она. – Это ведь шантаж.

– Шантаж? – усмехнулся Чалмерс. – А как назвать то, что этот мерзавец сделал с твоей матерью?! Мало того что он отказал ей в помощи и сделал ребенка, так еще и забыл о ней, как только запахло жареным.

– И все-таки… Может быть, мне просто прийти к нему и все рассказать? Я не хочу его денег. Я хочу только посмотреть ему в глаза и понять, что он за человек.

– А разве ты до сих пор этого не поняла? Ричард Дженкинсон мерзавец и негодяй. И мы не собираемся его грабить. Мы лишь потребуем компенсации. За двадцать два года. Думаю, полмиллиона фунтов вполне справедливая сумма.

– Нет, Рон, нет! Я не согласна. Это слишком много.

После недолгих споров они сошлись на двухстах двадцати тысячах.

– Я все продумал, – продолжал Чалмерс. – Удар нанесем перед выборами. Твой папаша, оказывается, баллотируется на пост мэра Саутгейта, так что нам повезло. Скандал ему сейчас не нужен. Уверен, за две недели нужную сумму он наберет.

– А что мы будем делать эти две недели?

Рон расплылся в довольной улыбке.

– Мы с тобой совершим круиз. Посмотришь на старушку Европу. Погуляешь…

– Но ведь это дорого. У меня нет таких денег.

– Ничего, у меня есть. А потом, когда получим денежки, уедем в более теплые места. В Испанию, например. Или Италию. Туда, где люди умеют жить по-настоящему.

Тогда она еще верила ему. Сомнения появились позже. Первые – после встречи с Ричардом Дженкинсоном. Он показался ей искренним человеком. Самира поделилась своими сомнениями с Роном. И он вскипел. Пришел в ярость. Она впервые видела его таким.

– О чем ты, черт возьми, говоришь?! Кого пожалела?! Вспомни, что он сделал с твоей матерью! Ты должна отомстить!

– Я не хочу никому мстить, – возразила она. – И, может быть, мистер Дженкинсон даже не знал о моем существовании. О том, что беременна, мама узнала только по возвращении в Ливан. Она ничего ему не сказала.