В конце длинной, как тоннель, комнаты за столом сидела только одна рука Нака с перебинтованными пальцами и что-то быстро-быстро писала, летая и подпрыгивая над столом.

Витя, не зная ему что делать дальше, застрял в дверях.

— Чтобы говорить с тобой, достаточно меня, — сказала рука. — Мой хозяин в глубокой дреме. Он велел тебе передать, чтобы ты не вмешивалсяв его дела!

Витя оторопело смотрел, как рука играет сама с собой, перебирая пальцами пространство. Впрочем, он скоро опомнился. Уже давно ничего не могло удивить или взволновать его по-настоящему.

— Я не вмешивался. Я даже не знаю — что за дела у нашего Хозяина.

Рука перестала двигаться и произнесла, наставив на Витю указательный палец:

— Кто такая Чапа?

— Не знаю.

— Ты врешь. Подумай хорошенько.

— Нет, я теперь всегда говорю правду. На ложь жалко тратить время. Ложь всегда длиннее правды. Я вычислил.

— Эта самая Чапа нагло утверждает, что знает тебя с незапамятных времен и даже осмелилась назвать тебя своим хозяином. Ну как это тебе?

Витя стоял, потупившись. Что-то знакомое почудилось ему в этом имени, но он не хотел ничего вспоминать — он был счастлив в Лабиринте Лабораторий и хотел остаться таким счастливым навсегда.

— Не знаю ее и знать не хочу!

— Хорошо, — удовлетворенно сказала рука. — Тогда проходи — не стесняйся!

Витя прошел в дальний конец комнаты.

— Комплекс забывчивости, как я вижу, у тебя отменный, так что поговори с этой Чапой сам и объясни ей все как есть. Она подняла лапу на самого Нака Пакуа, искусала его у входа в Лабиринт! — Рука пошевелила перебинтованными пальцами. — Теперь она грозится проникнуть в Лабиринт под видом невидимого скворча, поди ж ты до чего додумалась! и обещает перегрызть все наши провода и установки. Так и заявляет, наглющая собака! Естественно, мы способны расправиться с ней в два счета, однако Нак Пакуа не любит быть милосердным, он хочет, чтобы ты сам ее убил. Это будет твоя последняя проверка на верность Альдебарану и на должность Ноленса, да-да, Ноленс идет на повышение, а ты, при условии если пройдешь проверку, — займешь его место.

— Дайте мне это чудовище, я быстро с ним разберусь! — закричал Витя, полный ненависти к собаке, посмевшей нарушить совершенное течение его жизни и покусать самого Нака Пакуа. Внутри у Вити прямо-таки все заклокотало. До этого момента он и сам не знал — сколько в нем скопилось дикой злобы.

Чапа медленно вошла в кабинет. Долгий путь к Лабиринту научил ее не торопиться и беречь угасающие силы для встречи с хозяином. Она и не предполагала, что сейчас его здесь встретит, эти жуткие уроды ей даже не намекнули, что такое потрясающее событие возможно.

Увидев Витю, собака подняла кверху мохнатую морду, зрачки у нее сузились, и она отчаянно залаяла, повалившись от слабости на пол. Она лаяла и, стуча остатками сточенных за долгий путь когтей, медленно ползла на животе к Вите. Она окутала его худые длинные ноги своим тощим горячим брюхом и застыла так, безвольно уронив морду на дрожащие лапы.

Только сейчас Чапа поняла, как устала. От большой радости, которая бросилась ей в голову, собака потеряла способность разговаривать и только махала хвостом и слабо повизгивала.

И тогда Витя опустился перед ней на корточки, и его рука сама вспомнила, что ей сейчас надо делать: его рука дотронулась до Чапиной спины и стала гладить собачью шкуру с жалкими остатками когда-то лоснящейся, а сейчас потускневшей, полинялой шерсти.

— Чапа! — невольно вырвалось у него. — Какая же ты… — Мозг подсказывал — «ободранная, тощая, грязная», но он сходу отверг эти слова, и тогда само собой выплыло ощущение, что Чапа — живая, — «живая, ах, какая живая!» — вспомнилось ему, и он стал ее снова гладить. Гладил, гладил и остановиться не мог.

От этого прикосновения Чапа стала оживать буквально у него на глазах и даже кое-как встала на нетвердые лапы.

— Витя, пора отсюда драпать, айда к нашим, — прошептала она, шатаясь из стороны в сторону.

— Какие наши — ты о ком? — Витя испытал сейчас давно не испытанное им удивление.

— Ну как же: Наташа, Кима, Аленька… ты что всех забыл? И еще грибам надо привет передать.

— А разве наши здесь? — Он взял Чапу на руки. Она была сейчас легкая, почти как перышко.

— Здесь.

— И ты знаешь, где они?

— Не знаю — так узнаю. Только прикажи сторожам, пускай выпустят нас отсюда живыми, а то уже грозились.

— Пожалуйста, выпустите меня живым отсюда вместе с живой Чапой! — умоляюще попросил Витя, обратившись к руке. — Я больше не хочу оставаться здесь, не хочу ничего забывать, а наоборот, хочу все вспомнить.

Рука Нака, наблюдавшая эту сцену, сжалась в кулак и грохнула по столу, потом хищно сграбастала Витю с Чапой и потащила их к мощному прожектору, который легко выжигал жизнь из всего, что попадало под его луч, включила прожектор, и в этот момент в кресле появился сам Нак Пакуа. Еще минуту назад он пребывал в состоянии своего невидимого глубокого погружения в окружающее пространство, то есть оглядывал его, проверяя, все ли там идет так, как ему хотелось бы. Он только что отследид полет Чим-чин-чимбурая, понаблюдал за хингом Мулле, удивился и обрадовался испарению старухи Чавоты и подслушал разговор бежавшего из альдебаранки Цытирика с безработным служкой Гутом — этот-то разговор и заставил его выйти из погружения и очутиться в своем рабочем кресле, где его на время погружения в пространство заменяла одна из его дежурных рук.

План созрел мгновенно. Той же самой рукой Нак выключил прожектор, а другой вернул Витю и Чапу туда, где они только что стояли. И только после этого он обратил свой мерцающий взор на мальчика и собаку.

Витя впервые видел Нака Пакуа так близко, и от его мерцающего взора мороз побежал у Вити по спине. Чапа смотрела на старика грозно — ей он казался совсем нестрашен, в любой момент она смогла бы легко перекусить его вялую и тонкую шею, которая сама на это напрашивалась. Старик, уловив ее мысли, спрятал тонкий отросток под воротник плаща.

Он молча разглядывал их, раздумывая над тем, как бы поприцельнее их использовать. Только малая часть его мозга занималась этими раздумьями, остальные пласты, секции и подсекции были подключены к другим объектам. У него была повышенная способность вмешиваться в чужие дела.

Высокоорганизованный, собранный неизвестно кем на самом тонком молекулярном уровне, впитавший в себя знания самых далеких и разных миров, Нак Пакуа решил завладеть полной властью на Альдебаране и распространить ее как можно дальше.

Ему уже давно надоело быть всего лишь первым Светилом на сиреневом небосклоне пространства Олфея, он чувствовал себя могучим, он чувствовал себя странным и понимал, что рано или поздно он будет просто обязан посягнуть на ход Хартингского Времени — возвыситься настолько, чтобы стать невидимым и неслышимым, как Хартинг. Теперь он был в силах предсказать, что Хартинг когда-то был таким же Светилом, каким сейчас был он сам, но при стечении благоприятных обстоятельств разорвал привычные связи, нырнул и сделался тем, кто он есть — Хартингом.

Первый, кто стоял у него на пути, от кого он хотел поскорей избавиться, был Гвадарий.

— Вот что, мальчик Витя, так и быть, я выпущу тебя отсюда живым вместе с твоей живой собакой, но только если ты готов исполнить одну мою просьбу. — Третья рука Нака открыла ящик стола и достала оттуда… — Вот тебе, Витя, пузырек и светящийся шарик. Вместе со своей Чапой ступай-ка ты сейчас за этим шариком в Кваркеронский лес, шарик этот будет твоим проводником, он знает, куда катиться, я его запрограммировал. В пути вас никто не тронет, даю тебе слово Нака. Там в лесу ты найдешь одну рощу, в центре рощи — поляну, а на поляне дерево. Огромное такое толстое дерево с ветками до самого неба. Его трудно с кем-то… то есть с чем-нибудь спутать. Это дерево надо хорошенько полить, то есть выплеснуть все содержимое пузыречка под самые его корешки, а то оно, бедняжка, сохнет, чтобы его спасти, я приготовил для него целебное лекарство. Польешь его, полечишь — и будешь навсегда свободен, даю тебе слово Нака Пакуа: иди, куда хочешь, делай, что знаешь. Ну как — договорились?