Дзынь подлетел к нему и громко загремел ему прямо в ухо:

— Не испугался, никого не боишься, хочешь бормотухой стать?!

Кинда поднял голову, полную тяжелых дум, и спокойно ответил:

— Если ты пришел по мою душу, старина Дзынь, то изволь — я готов.

— Не темни, Кинда. Ты знаешь — мы пришли сначала за твоим сыном, а уж только потом за тобой — где он? Скоро здесь должен появиться Раплет. Пока он безнадежно отстал, потому что ломается на каждом шагу. С Дзынем никто не сравнится. Отдай Кеворку мне. Тогда тебе, возможно, не придется страшно коричневеть и бормотать.

— Я знаю законы, Дзынь, и не стану упорствовать. Но здесь ты не найдешь, кого ищешь. Они все умчались в неведомые дали на драконе Чим-чин-чимбурае. Их вел Деткис. Тебе что-нибудь говорит это имя?

Дзынь сначала поежился, зато потом не на шутку рассвирепел и, перемахнув через слабый, едва теплившийся огонь, пролетел над лежащими ниц кеоркийцами. Те, кого он отравил своим ядовитым дыханием, вскочили с дикими воплями и выбросились вон из пещеры. Несчастные, их разум был опален Таинственным Дзынем, они сделались бормотухами, которые всегда похожи на коричневые тени и, вечно что-то бормочут, но их никто никогда не понимает, не желает даже слушать и — более того — старается поскорее от них избавиться в прямом и переносном смысле.

— Вот тебе мой ответ. Ты слышал его, пастух?

— Слышал! — содрогаясь, сказал могучий Кинда. — И видел!

Громыхая всем своим неисправным обгорелым железом, в пещеру ворвался закопченный Раплет.

— Всех приговорить к Таинственному Дзыню! — заскрежетал он и еще сильней задымился от ярости. — А предателя, Кеворку — первым номером! Расторопный Дзынь, ты схватил его?

— Кеворка смылся… — смущенно пробормотал Таинственный Дзынь, — кажется, я его немного того, продзынил…

— Куда?! — весь так и завибрировал Раплет.

— Кинда — куда? — подсвистнул Дзынь. — Отцы отвечают за детей. А ты еще вдобавок хранитель этого края — отвечаешь вдвойне!

— Они… улетели… на фиолетовом… драконе, — как можно медленнее старался говорить Кинда, чтобы задержать погоню. — А куда — не знаю. Я уже говорил об этом Дзыню. Дзынь, ты что забыл?

— Хранитель края, ха-ха? Сейчас ему нечего будет хранить! — Хищно растопырив железные пальцы, выставив вперед руки, Раплет, как слепой, пошел на врага и вцепился в Кинду мертвой хваткой. Его черная проволочная борода поцарапала Кинде лицо.

— Дяденька, не надо, мне больно, — раздался жалобный писк, — раздавили совсем…

Это самый младший сын Гришки, Грибошек, во время беготни случайно завалился Кинде запазуху, там у него пригрелся, заснул в тепле, а теперь проснулся от сильного неприятного сжатия.

— О, сыночек мой, о мой дорогой Грибошек! — радостно воскликнул Гришка и со всех ног бросился к Раплету и стал что было сил отрывать его от Кинды.

Кинда в этот момент опомнился и тоже стал отрывать Раплета от себя, и, вдвоем с Гришкой, оторвал-таки.

Раплет медленно со скрипом приподнял свою железную ногу и быстро опустил ее на опухшую от слез и жалоб шляпку гриба Гришки.

И Гришки не стало — только грибной бульон растекся узкой струйкой по каменистому полу.

— Что вы сделали — вы раздавили моего папу, я вам этого не прощу?! — не ведая страха, отчаянный Грибошек спрыгнул на пол и заколотил своими слабыми ручонками по обгорелой железной ноге Раплета.

Раплет наклонился, чтобы его схватить, но Грибошек от него увернулся и побежал по спинам распластанных на полу кеоркийцев. Таинственный Дзынь помчался его догонять. Кеоркийцы, над которыми он пролетел, стали вскакивать и выбрасываться наружу со страшным хохотом, а Грибошек исчез из виду, как будто его здесь и не было.

Раплет с вернувшимся Дзынем снова набросились на Кинду.

— Ты, отец предателя, ответишь нам теперь за все!

— Мой сын мне сказал, что он не предатель. Он вернется и защитит свою честь перед Светилами. Я верю своему сыну.

— Его честь никому не нужна: нужен он сам. Куда полетел дракон?

— Не знаю — я уже говорил Дзыню. И опять повторю — не знаю.

Таинственное облако стало сгущаться над головой Кинды, его охватил дикий хохот: — Скажу, все скажу, только отпусти!

Дзынь отпустил Кинду. Кое-как успокоившись, Кинда сказал:

— Они улетели… там с ними были еще двое пришельцев, прикатчиков…

— Ну теперь мне все ясно-понятно! — вскричал Раплет. — Они полетели искать остальных. Я знаю этих прикатчиков: они друг без друга жить не могут. Вот где они у меня сидят, — и он поднял и сжал свой железный кулак. — Ты, Дзынь, давай прошвырнись-покружись над озером Больших Гудзонов — вдруг они вздумают направиться туда — почему бы нет? Ведь там кувыркается их бывшая подружка. Она — теперь подружка Перевертыша. А я махну в Лабиринт: там их бывший дружок Витя старательно учится на Ноленса. Ха-ха! Рано или поздно, но Лабиринта им тоже не миновать: все дороги ведут в Лабиринт. Как только мы их поймаем, я разложу их в узкий спектр красного крия. Они все там очень любят красный цвет — они его получат! Ну давай, парняга, разбегаемся в разные стороны. Связь держим как раньше: будем друг другу телепать. Дзынь, победа будет за нами, она уже — за нами!

Тот страшный вечер тянулся в Кеоркии долго — Хартингское Время любило растягивать ужасные минуты. Свидетели тех событий были страшно подавлены, и только осиротевший Грибошек, по счастливой случайности забравшийся в стручок к Чучелу Гороховому, крепко спал, иногда, правда, вздрагивая и всхлипывая во сне. Тогда Чучело Гороховое начинало гладить его своей прохладной гладкой лапой — и Грибошек мгновенно успокаивался. Он нашел себе новый кров и защиту — Горохи сообща усыновили его, так они почтили добрую память скороспелого гриба Гришки.

Киму отдали во власть Перевертышу, который ни минуты не мог устоять на месте и вечно куда-то летел, мчался или кувыркался как ему вздумается и где придется — бесился, как он это называл. Его любимыми игрушками были гоночные качели и летающий скаб — некоторое подобие, но только подобие, дельтоплана. Раньше он бесился один, теперь у него появилась подружка Кима. Сначала он был рад ей, потому что беситься вдвоем — веселее, но когда он понял, что для Кимы — покой дороже всего, он совершенно потерял к ней интерес.

Вот и сейчас, вцепившись в тросы, Кима сидела боком на узкой перекладине летающего скаба и безучастно смотрела на меняющийся ландшафт — горы, моря, синие квадранты штивы, причудливые постройки городов и поселений. Они никак, ну никак не напоминали ей Землю… Кима заплакала.

Вода из глаз — это было что-то новое и забавное для Перевертыша. Он снова заинтересовался новой игрушкой.

— Как ты это делаешь? А разноцветно можешь? — стоя вниз головой, снова стал приставать к ней Перевертыш.

— Мальчик, — сказала плачущая Кима, — а не могли бы вы связаться с Землей? Вы такой быстрый. Я хотела бы послать моей маме телеграмму. Я так давно ее не видела: она страшно волнуется за меня…

— У нас такого нет. Но, если хочешь, могу ей посветить крулером — с его помощью мы ремонтировали Раплета. На какой-то планете он в ступоре однажды застыл перед воротами, ни туда-ни сюда: он должен был их по утрам открывать, а по вечерам закрывать. Пришлось мне задать ему от ворот поворот — целых три поворота. Это было нужно для дела. А зачем тебе мама — для какого дела она тебе нужна? Она у тебя любит беситься?

— Как для какого? Разве у тебя нет мамы? Родителей? От кого же ты тогда произошел?

— Я произошел от вращения. От него же и погибну, когда вывернусь наизнанку. Так написано про меня в справочнике Ноленса. Давай беситься, немного побесимся, а потом так и быть попробую связаться с твоей мамой — вдруг получится.

Кима неумело подпрыгнула, скаб перевернулся, и они из него вывалились. Перевертыш как очень цепкий ухватился за пространство Олфея, завис там и поглядел по сторонам — где Кима. Он нигде не нашел ее и сразу про нее забыл: слишком уж была она неуклюжая, с ней совсем было неинтересно беситься, она даже не знала, что такое угловой градус, и еще она была какая-то вся рыхлая, совсем неупругая — никакой от нее остроты ощущений.