В прихожей зазвонил телефон.
— Вас, Федя, — убил мою слабую надежду Иван Степанович, отец Крохина.
Я с досадой принял из его рук трубку.
— Ты сколько будешь еще надоедать людям? Ты знаешь, сколько сейчас времени?
— Ну, мам, — заканючил я. — Еще полчасика, ладно? Ну, пятнадцать минут? Еще чуточку?…
— Никаких «чуточек»! — отрезала она. — Людям завтра на работу, а тебе в школу!
— Конфликт поколений?
— Вечно мешают на самом интересном месте, — смущенно и с досадой ответил я. — Рассказывайте, Петр Иванович…
— Короче говоря, Уоссону удалось вынести несколько грибов, которые он передал французскому микологу профессору Г. Гейму. Гейму удалось вырастить эти грибы в искусственных условиях, без потери, как оказалось, ими их свойств. За дело взялись биохимики. Вот тут и начинается самое интересное…
Подопытные животные не реагировали на грибы, сколько бы и в каком виде их им ни вскармливали.
Крохин выдержал паузу, пристально глядя на меня, подчеркивая значительность этого обстоятельства.
— Наконец швейцарский химик А. Гофман отведал «священные» грибы ацтеков сам. К изумлению, он тоже, как в свое время Уоссон, увидел цветные индейские орнаменты, хотя в Южной Америке никогда не бывал и не видел их раньше. Когда А.Гофман очнулся от видений («галлюцинация» — провокационное слово: оно сразу настраивает на определенный лад), то записал в лабораторном журнале, что у него такое впечатление, будто бы вернулся из дальнего путешествия в странный, но все же реальный мир.
Вот эти два обстоятельства…
Подумайте над ними, Федор Ильич. Подумайте… а пока — до завтра. Родителей надо почитать. Опаздывать в школу тоже не годится. Спокойной вам ночи…
Продолжение этого разговора состоялось только через два дня: один вечер был занят я, другой — Петр Иванович: дежурил в институтской ДНД.
Все это время я так был погружен в увлекательнейшие и напряженные размышления, что умудрился схлопотать тройки по биологии и астрономии.
Почему на грибы не реагируют животные?…
Почему А. Гофман увидел индейские орнаменты, которые до этого никогда в жизни не видел?…
Я с нетерпением ждал нового разговора с Петром Ивановичем, но не мог даже предположить, что дело не ограничится «мозговым тренингом», а выльется в конкретную программу действий…
— Подождите, подождите, Федор Ильич, — с мягкой, но ироничной улыбкой остановил меня Крохин, когда снова встретились. — У меня нет сомнений, что ваши мысли гениальны, и я их с большим удовольствием выслушаю… немного позже. Пока сделаем вот что: представим, что мы с вами инопланетяне и нам — лично! — необходимо оставить сумму знаний нашей цивилизации аборигенам. Какие задачи перед нами встают?
— Ну… сначала надо найти… организм — носитель нашей информации, — ответил я, с трудом перестраиваясь.
— Верно, — развел руками Крохин. — И каким он быть должен?
— Он должен… не только выдержать возможные изменения природных условий… конкурентную борьбу… но и… выстоять под все возрастающим давлением развивающейся цивилизации аборигенов.
— Знаете, о чем я всегда жалею? — с глубоким вздохом спросил Крохин. — О том, Федор Ильич, что вы не работаете в моей лаборатории.
— Ну и… — смущенно и благодарно улыбаясь, закончил я, — он не должен до поры привлекать внимание.
— Великолепно! — восхитился Петр Иванович и спросил, словно уже для проформы, словно заранее был уверен в моем ответе: — А сама информация?
— Она тем более не должна до определенной поры привлекать внимание.
— Все! — удовлетворенно хлопнул Крохин ладонью по крышке стола. — В общем виде мы задачу решили. Осталось лишь решение конкретизировать.
И он начал излагать то, что уже было им обдумано.
Как на первый взгляд ни странно, говорил Петр Иванович, но рекордсменов по выживаемости больше всего среди простейших. Споры плесневых грибов, например, при температуре минус 253° Цельсия выдерживают трехсуточное пребывание в вакууме, а почвенные бактерии выживают и после нагрева до 140 градусов.
Среди простейших легко найти таких, которые, даже будучи нам уже известными (и в немалой степени именно потому), долго еще не привлекут к себе особого внимания.
Хорошо, а подойдут ли простейшие грибы, бактерии или водоросли для стоящей перед нами задачи? Можно ли в их объеме, без ущерба для их жизнестойкости, поместить громадный объем информации?…
То, что я знаю о биологии, начиная с молекулярной, кибернетике, информатике и многом другом, говорит мне, что это возможно.
— Хорошо, пусть для нас это не проблема, — подвел предварительный итог Петр Иванович, — но встают, по крайней мере, еще две существенные. Мы-то, допустим, сможем втиснуть колоссальную информацию в мизерный объем вещества, но ведь аборигенам надо будет извлечь ее и расшифровать. Задача?…
Я только покачал головой, глядя от напряжения всех своих умственных сил в пространство…
Петр Иванович вдруг грустно усмехнулся:
— У этой сложнейшей задачи есть ошеломляюще простое решение…
Я удивленно взглянул на него.
— Мексиканский гриб — вот ответ на эту головоломную задачу… — А зачем аборигенам заниматься титаническим делом — расшифровкой?… — пожал он плечами. — Суть вот в чем… Так как-то в природе устроено, что сложнейшие структуры, системы обязательно имеют относительно простой выход; слово «выход» я тут употребил в том же смысле, как выход, допустим, компьютера.
Он подождал, пока я усвою услышанное, но понял, что ждать придется долго.
— Я хочу сказать, что совершенно не обязательно знать, из каких веществ и элементов состоит компьютер, принципы его работы, чтобы воспользоваться информацией, которую работающий компьютер выдает.
Я торопливо закивал головой.
— То есть аборигенам могут быть и неизвестны принципы, на основе которых мы запрячем информацию в какую-то примитивную водоросль, но мы можем сделать так, чтобы они, не зная их (и многого другого), смогли информацией воспользоваться.
Вот мы и уткнулись в мексиканский гриб. Это действительно всестороннее и гениально простое решение задачи! Почему бы аборигенам, когда цивилизация их достигнет необходимого уровня развития, не посмотреть увлекательный и поучительный, цветной и объемный, вдобавок, «сон» о том, что мы хотим им сообщить, причем мы (не только мы с вами, Федор Ильич) будем в этом «сне» толкователями, гидами, преподавателями и прочее?…
— Да… — проговорил я, и Крохин понял, что мне надо дать отдохнуть.
Мы пошли пить кофе.
— Так, значит, мексиканский гриб и есть это Послание, оставленное для нас инопланетянами? — мой вопрос говорил о том, что я еще не совсем пришел в себя.
Крохин выглядел непривычно усталым, вялым, даже подавленным, словно он протащил на своих плечах чертову тяжесть, благополучно донес до места, свалил и только теперь почувствовал, как болят плечи, спина и ноги.
— Нет, конечно, — вздохнув, ответил он. — Это просто вешка, какие ставят зимой на степных дорогах… Мексиканский гриб (и, вероятно, не он один) только сигнал, — объяснил Крохин, — который мы должны заметить и в определенное время понять. Лично мы можем поздравить друг друга с этим.
— Но что из сказанного следует? — прервал затянувшееся и какое-то тревожное, пронизанное напряжением предчувствия молчание Петр Иванович. — Пусть даже с мексиканским грибом дело обстоит не так, как мы решили, однако он в самом деле дал толчок. И не только мыслям.
Разве из всего сказанного не вытекает конкретная программа действий?…
Тогда я был захвачен перспективой возможности — просто головокружительной, и прошло немало времени, произошло событие трагическое, прежде чем я увидел все в настоящем свете и поразился.
Как же неодолима сила любопытства в человеке… И даже в самом разумном, здравомыслящем скрыты зерна удивительнейших противоречий.
И я, и Крохин были убеждены, что цивилизация может воспользоваться суммой знаний другой, более развитой, не раньше, чем достигнет определенного уровня своего развития; не раньше, иначе ничего не произойдет, кроме беды. Но куда делась эта убежденность, стоило лишь замаячить перед нами даже не возможности — призрачной надежде на возможность поразительного открытия?!
