— И все-таки, Борис Афанасьевич… — задумчиво покачал головой Евтеев. — А вы читали эту его статью?

— С какой стати?… — пожав плечами, хмыкнул Таран. — Мне что, больше нечего делать?

— Понятно… — вздохнул Евтеев все в той же глубокой задумчивости, в странном впечатлении от личности этого еще десять минут тому назад неведомого ему Сюняева.

— Очень хочется с ним поговорить, — подвел итог своим мыслям он, глядя на Тарана чуть извиняющимся взглядом, — почитать эту его статью. У меня такое впечатление, что там может быть что-то интересное.

— Борис Иванович!.. — замахал руками Таран. — Вы действительно увлекающаяся натура. Раньше не верил, но теперь сам вижу…

— И все-таки мне очень хочется с ним поговорить, — просяще, но настойчиво повторил Евтеев. — У вас нет его адреса?

— Увы… — без сожаления развел руками Таран. — Но, если вам так хочется, я возьму у него: ведь он явится на следующей неделе.

На следующей неделе Сюняев не явился. Больше он не появлялся в редакции этого журнала; с течением времени Евтеев потерял надежду на встречу с ним, но встреча все же состоялась — та, трагическая, апрельским утром, воспоминания о которой стали навязчивыми, преследовали даже здесь — среди холмов, гор и бескрайних просторов Гоби.

«Но почему же смерть этого почти неведомого мне человека я ощущаю такой невосполнимой утратой?… — думал Евтеев, забыв про головную боль. — Почему так сожалею, что не был знаком с ним, не поговорил ни разу? Откуда чувство, что его смерть — это глубокая утрата и для меня лично, и не только для меня?… — старался понять он. — И нет, не чувство даже — убеждение… Почему я еще тогда, в редакции, когда только увидел Сюняева, так внутренне воспротивился «проницательности» Тарана, а теперь, когда уже ничего воротить и изменить нельзя, вспоминаю об этой его «проницательности» и самоуверенном высокомерии с ненавистью?… Что за странное наваждение?…»

Швартин вдруг зашевелился, чуть подняв голову, потряс ею, а потом перевернулся на спину и резко сел, тут же начав протирать глаза.

— Без пяти три… — сказал он сам себе, взглянув на циферблат часов. — Борис, ты спишь?

— Нет… — грустно ответил Евтеев.

— Будем шевелиться: до вечера еще далеко… Если верить карте и тому парню с худона [1], километров через пять будет хороший источник, наберем воды.

— Будем шевелиться!.. — деланно бодро заявил Евтеев.

Начало этой «экспедиции за призраками», как я мысленно называю наше путешествие, положило внезапное страстное увлечение Бориса.

Бывает порой так: живет себе человек — образованный, от природы любознательный, интересующийся, казалось бы, всем, что может представлять интерес для человека, стремящегося представить картину окружающего нас Мира как можно более глубоко и полно, и вдруг — совершенно для себя неожиданно — он открывает, что мимо его внимания каким-то странным, непостижимым образом проходила огромная, увлекательная и загадочная область; и он бросается в постижение этого, дотоле ему неизвестного со всей страстью любознательности и — конечно — надеждой получить ответы хотя бы на некоторые из тех «проклятых вопросов», которые частоколом выстраиваются, ограничивая горизонт, перед каждым, кто по-настоящему стремится понять окружающий нас Мир.

Именно это и произошло с Евтеевым, интересовавшимся, кроме прочего, различными психическими феноменами вроде телепатии, кожного зрения, ясновидения, телекинеза и т. п., чудесами йогов, эзотерическими знаниями, такими, как календарь майя, или знания о Вселенной, передаваемые из поколения в поколение в племени дагонов, и вдруг столкнувшегося с загадкой Шамбалы.

Надо сказать, что Борис — натура хоть и увлекающаяся — никогда не увязал с головой в тех проблемах, которые считал частными, то есть — лишь кусочками мозаики из «грандиозной и целостной» — его слова — картины Мироздания. Его главной задачей, самим перед собой поставленной, было увязать все эти кусочки в единое, угадать по одним, уже имеющимся, какими должны быть другие — недостающие. Психические феномены, эзотерические знания интересовали его поэтому не сами по себе, как нередко бывает, а лишь как надежда найти ответы на более общие вопросы, «всего» два: «Что же такое — Мир вокруг нас?» и «Как могла возникнуть Жизнь, случайность она или закономерность, в чем ее смысл?» И все-таки ни самому себе, ни мне Евтеев не мог толком объяснить, как получилось, что из его поля зрения так долго ускользала тайна Шамбалы.

Необходимо рассказать, как мы познакомились. Я ехал с работы в метро, сев на Крещатике, и, по обыкновению, едва устроившись так, чтобы можно было стоять, не испытывая толкотни, раскрыл книгу; это, по счастливой случайности, была «Сердце Азии» Николая Рериха, причем, я читал в тот момент как раз главу, где он говорит о Шамбале.

Едва я достал и раскрыл книгу — заглавие ее нельзя было видеть, — как почувствовал, что на нее уставился высокий, худой и длиннолицый болезненного вида тип, стоящий метрах в трех за густой толпой пассажиров. Не прошло и полминуты, как он, словно притягиваемый магнитом, начал пробираться ко мне — извиняясь, вежливо спрашивая разрешение пройти, но в то же время с крайней целеустремленностью; еще через полминуты он стоял, слегка привалившись грудью к моей спине, и, дыша над ухом, заглядывал через плечо в книгу. Как человек, считающийся воспитанным и сдержанным, не выказывая вполне понятного удивления, я продолжал читать, думая невольно об этом странном незнакомце. А он уже покашливал, переминался с ноги на ногу и явно хотел обратиться с вопросом. Я был так удивлен странным поведением, что не чувствовал даже раздражения, хотя терпеть не могу, когда мне заглядывают через плечо.

— Интересная книга? — спросил он извиняющимся тоном.

— Да, — кивнул я с занятым видом.

— Простите, а вы что же, интересуетесь всем этим: Азией, шамбалами?… — глуповато-настойчиво спросил он…

Так началось мое знакомство с загадочным Евтеевым.

Позже, когда между нами установились приятельские отношения — а произошло это чрезвычайно скоро благодаря открытости и непосредственности Бориса, когда он, руководствуясь ему одному известными признаками, сразу доверял встреченному человеку, — я спросил, почему он тогда подошел ко мне в вагоне метро?

Все оказалось не так, как я думал, совсем не лестно для меня: он просто не мог спокойно смотреть, как кто-то читает книгу, ему обязательно надо было подойти и узнать, что же люди читают, что читает именно этот человек. Можно не говорить, что это необоримое любопытство доставляло ему немало неприятностей: не все, к сожалению, оказывались сдержанными, как я.

Знакомство наше наверняка не оказалось бы глубоким и продолжительным, если бы Евтеев не узнал, что я увлекаюсь альпинизмом — мастер спорта — и фотографией. И не состоялось бы вообще, если бы в руках у меня оказалась книга о другом. Это было время, когда его увлечение загадкой Шамбалы достигло апогея. Он уже прочитал все, что хоть как-то касалось этой загадки, все, что смог при своей настойчивости достать, и на основе небогатых, из книги в книгу повторяющихся с небольшими вариациями сведений строил собственные гипотезы.

Евтеев был человеком, которому действительно надо понять, и это выгодно отличало его от других добровольных «исследователей» тайны Шамбалы, которые, не успев опереться о какую-то твердую почву, сразу начинают блуждать в тумане слухов и чужих домыслов, сгущая этот туман своими собственными; получается не исследование проблемы, а фантазирование на ее тему.

Евтееву надо было понять, и он сразу пошел другим путем.

Но прежде, так как, возможно, не всем ясно, о чем идет речь, я хочу — разумеется, вкратце — привести сведения о Шамбале, разбросанные по страницам некоторых книг.

Шамбала, что в переводе — Северная страна (она же Тебу, Баюль, Калапа в Индии, Беловодье на Алтае) — охранное, недоступное для других место, где находится община Махатм (Махатма в переводе — великая душа).