«Да, теперь-то, наконец, с этим горностаем покончено, – подумала она. – Ничего, пусть Ретт возмущается, пусть даже кричит – теперь он, наконец-то, останется один… То есть, не один, а со мной… Теперь он не будет говорить, что ему одиноко… Что этот облезлый зверек заменяет ему всех и вся – и семью, и дом… и меня… А Ретту я скажу… Скажу, что он убежал. А-а-а, придумаю что-нибудь, а когда он успокоится, расскажу, как все произошло».
Скарлетт сделала еще один глоток вина и отставила стакан. Вино было на редкость хорошим, а тем более – для такого заведения. Скарлетт давно, вот уже несколько лет не пила такого…
Она размышляла…
* * *
Но почему все-таки Ретт Батлер так неожиданно, так внезапно изменился?..
Он ведь изменился не просто по отношению к ней – он вообще изменился…
Она могла ожидать от своего мужа чего угодно – но только не этого…
Променять ее, Скарлетт О'Хару, женщину, которую он всем своим сердцем любил, женщину, которую он когда-то назвал своим наркотиком… променять на это глупое бессловесное существо?..
Но почему?..
Разве оно способно дать ему, Ретту, то, что дает она, Скарлетт?..
Разве оно способно понимать его с полуслова, так же, как и она?..
Разве оно может действительно любить его, это животное?..
Нет, нет и еще раз нет…
Да, он изменился… Раньше ей это только казалось, раньше она все время мучилась вопросом – а не ошибается ли она? Не наговаривает ли на своего любимого?.. Но теперь она сама видит…
Кто же виноват в этом – он сам?.. А может… Может быть, она, Скарлетт?..
Нет, Скарлетт твердо знала – она осталась прежней – той самой Скарлетт О'Харой…
Она всегда казалась себе очень сильной, а особенно теперь: сильной своим жизненным опытом, твердостью и умом, рациональностью в поступках и в мыслях и трезвой практичностью. Она давно уже была уверена в том, что живет именно так, как хотела; правда, все эти неприятности, связанные с Реттом…
Но что за семейная жизнь без неприятностей?..
Она сделала еще один глоток и отставила стакан – на этот раз вино почему-то показалось ей приторным, липким и противным.
Скарлетт поморщилась: «И почему это я занимаю свои мысли такими глупыми рассуждениями?..»
Поднявшись, она, кивнув на прощание хозяину аптеки, неспешно пошла в сторону своего дома…
Скарлетт шла домой, твердо зная, что больше не будет терзать себя подобными размышлениями…
Все, с нее довольно!..
Стена, которая стояла между ней и Реттом, наконец-то сломана.
«Все, наконец-то с этим «облезлым хомяком» покончено, – подумала она, снимая плащ, – теперь ничто и никто не будет отвлекать Ретта от меня…»
Часы пробили пять вечера…
В комнате с прикрытыми жалюзями царил полумрак. Скарлетт в белом пеньюаре сидела на кровати в спальне, ее только что вымытые волосы были распущены по плечам. Она знала, что сейчас должен появиться Ретт, и потому хотела казаться в его глазах все такой же привлекательной и желанной, как и сорок лет назад.
В незакрытое жалюзями окно соседней комнаты вливалось вечернее тепло золотого июньского дня. Здесь словно чувствовалось сонное оцепенение Телеграфного холма, дремавшего за окнами. И Скарлетт испытывала теперь точно такое же состояние – легкое и спокойное. Теперь, когда больше ничто и никто не стоял между ней и Реттом, она была способна просто тихо, без движений, лежать, не чувствуя потребности размышлять о чем-нибудь серьезном. Ей было достаточно одного лишь сознания, что теперь она не одна, что теперь они вновь вместе, и что это препятствие, столь неожиданно ставшее между ней и Реттом, наконец-то преодолено…
Да, она прекрасно знала, что Ретт, обнаружив пропажу своего любимца, наверняка будет переживать, будет волноваться…
«Но ведь я сделала это исключительно для его же пользы!.. – все время выдвигала себе самооправдание Скарлетт. – Надо было раньше так поступить… Когда волна безумия, охватившего его, наконец-то отступит, Ретт сам будет благодарен мне за это…»
Заходящее солнце окрашивало калифорнийское небо в неяркие багряные тона – Скарлетт, сидя у окна, любовалась этим закатом…
Эти багряные тона чем-то напоминали ей родную Джорджию…
Сколько еще закатов ей предстоит проводить в своей жизни?..
Одному Богу известно…
Но ведь она не одна, не одна…
С ней – Ретт Батлер, ее любовь…
Было уже около семи, когда в комнату к Скарлетт зашел Ретт. Смерив ее недобрым взглядом, он тихо, но очень выразительно спросил:
– Где горностай?..
Скарлетт, конечно же, была готова к этому вопросу. Не поворачивая головы, она почти ласково, таким тоном, каким врачи обычно разговаривают с больными, поинтересовалась:
– Ретт!..
– Что?..
– Почему ты не здороваешься со мной?..
Ретт как-то механически, безо всякого выражения произнес:
– Добрый вечер.
Инициатива предстоящего разговора, как показалось миссис Батлер, была перехвачена. Но Скарлетт это только показалось…
Улыбнувшись, она ласково, с чувством произнесла:
– И я тоже очень рада видеть тебя, Ретт… Подсев на кровать, он вновь спросил – голос его зазвучал еще более напряженно:
– Где горностай?..
Скарлетт очень удачно изобразила на своем лице удивление.
– Горностай?..
– Ну да…
Пожав плечами, она произнесла:
– Не знаю… Ведь с ним все время занимаешься только ты… Я не страж твоему зверю, – произнесла она, некстати перефразировав Священное Писание, – не знаю…
Скарлетт улыбнулась, попыталась перевести разговор на другую тему.
Но Ретт в этот июньский вечер был настроен серьезно, как никогда.
– Скарлетт, у меня нет времени для шуток… Ответь мне, где этот зверек?..
Отведя взгляд к окну, чтобы Ретт не догадался обо всем по ее лицу, Скарлетт произнесла:
– Не знаю… А ты смотрел в кабинете?..
Ретт едва заметно кивнул в ответ.
– Да…
– Ну, и…
Пристально посмотрев на свою жену, Ретт все так же напряженно произнес:
– Это я должен тебя спросить – «ну, и…»
В этот момент Скарлетт поняла, что Ретту все прекрасно известно… Да, конечно же, он не знал, что она посещала магазин на углу Кавендиш-стрит и Эппл-авеню, не знал, что она несла туда, крадучись, этого зверька, вставшего непреодолимой преградой между ней и любимым… Он ничего этого не знал – да и как ему было догадаться?..
Но Ретт понимал, что исчезновение Флинта – дело ее, Скарлетт, рук. И Скарлетт поняла, что видит, чувствует это… Более того – она поняла, что он сам знает, догадывается о ее знании…
Отвернувшись к окну, глядя на старую смоковницу, старческую кору которой изборождали глубокие рубцы, она подумала: «И к чему весь этот ненужный разговор? Ведь мы и без слов прекрасно понимаем друг друга…» Ретт продолжал настаивать:
– Или ты, Скарлетт, скажешь мне, где мой горностай, или…
«Он говорит так, как капризный маленький мальчик, который потерял своего любимого плюшевого мишку, и теперь обвиняет в этом всех подряд, – устало подумала Скарлетт, – Боже, как это все мне надоело…»
Ретт все наступал и наступал, а Скарлетт как-то вяло отбивалась…
Неожиданно ее почти болезненная возбудимость сменилась каким-то обморочным равнодушием ко всему… Так человек, собравшийся на вокзал, обнаружив, что часы его давно уже стоят, устало садится на чемоданы и ни на что не обращает внимание…
«А может быть… Может быть, действительно во всем ему признаться, – подумала Скарлетт как-то обреченно… Ну, не будет он потом со мной разговаривать неделю-другую… Но ведь потом, через какое-то время, он поймет меня… Поймет и простит!.. Не будем же мы ссориться из-за такой мелочи… Это просто смешно».
Ретт уже не говорил, а кричал, срываясь в простуженный фальцет:
– Отвечай же немедленно, куда ты его дела!.. Скарлетт, я ведь по глазам твоим вижу, что ты его спрятала… Ответь же мне!..
