Да и сам мистер Коллинз, которого Ретт весьма уважал, считая его настоящим джентльменом, никогда не углублялся в подобные разговоры…

Кроме того, он в короткое время сумел сойтись не только с мистером Коллинзом, но практически и со всеми соседями по улице…

В отличие от мужа, Скарлетт долго не могла найти какую-нибудь женщину ее же возраста, с которой удалось бы завязать хотя бы приятельские отношения… Не говоря уже о чисто дружеских.

В последнее время она чувствовала себя очень одинокой, ущемленной, и потому сознательно сторонилась незнакомых людей.

Да, Скарлетт подошла к тому рубежу, когда все новые знакомства становятся лишь в тягость…

Оставались только старые, испытанные временем друзья, муж и дети.

Но и тут были свои проблемы…

Дети – взрослые люди, у них своя жизнь, и это вполне естественно и объяснимо.

Уэйд по-прежнему фермерствовал, судя по его немногочисленным письмам, ему это весьма нравилось. Иногда приезжал сюда, в Сан-Франциско, но ненадолго—в лучшем случае, на два-три дня…

Кэт, любимица Ретта, по-прежнему в Нью-Йорке, так же, как и Бо Уилкс, которого Скарлетт всегда считала своим родным сыном… Дети Кэт уже ходили в школу, но Скарлетт подозревала, что они не чувствуют материнского тепла – и ее дочь, и приемный сын ставили какие-то свои очередные пьесы на Бродвее.

И Скарлетт, и Ретт обижались на детей за то, что они очень редко пишут, а если и пишут, то как-то комкано и не по существу… Кэт в своих немногочисленных корреспонденциях в Сан-Франциско почему-то делала упор на театральные новости – ее письма скорее походили на развернутые театральные рецензии, чем на вести в родительский дом…

Батлеры сперва сердились на детей, а потом как-то успокоились, поняв, что они взрослые люди, не нуждающиеся в опеке, что у них – собственная жизнь, на которую они имеют полное право…

Скарлетт все больше и больше осознавала, что у нее есть только один человек, с которым она могла переговорить – Ретта.

Воспоминания о детях, о Ретте, о своей молодости нахлынули на Скарлетт с новой силой, но она все так же упорно гнала их от себя – действительно, а чего вспоминать?.. Какой в этом смысл?..

Да, что ни говори, а жизнь прожита…

Нравится ли ей это или нет, нравится ли это Ретту или не нравится – но это действительно так.

Скарлетт уже неоднократно ловила себя на мысли, что ее жизнь с Реттом в последние годы приобрела какие-то совершенно иные формы – они начали мелочно, как-то по-стариковски переругиваться из-за ничего не значивших пустяков, ловить друг друга на недомолвках, бездарно ревновать и даже вспоминать то, что, казалось, давно уже надо было забыть…

Ретт с каким-то подчеркнутым злорадством вспоминал и «этого слизняка Эшли», и ее беззаветную любовь к этому хрупкому юноше… «Ты слишком поздно полюбила меня, – иногда говорил ей Ретт, – слишком поздно…» Скарлетт однажды пыталась было в свойственной ей манере возразить: «Лучше поздно, чем никогда!..», но, поймав на себе какой-то тусклый взгляд своего мужа, сразу же осеклась…

Для чего он постоянно напоминает ей об Эшли ведь его давно уже нет в живых!

Зачем?..

Да, временами он казался каким-то чужим, непонятным, иногда казалось, что Ретт, ее любимый Ретт совершенно незнакомый ей человек…

Это пугало Скарлетт – наверное, даже больше, чем надвигающаяся дряхлость.

Ретт не мог упустить случая, чтобы не напомнить своей жене и о том, как та в свое время изменила ему с актером Бэном Брэдли – и хотя с того времени прошел не один десяток лет, но рана, нанесенная Скарлетт своему мужу, казалось, незаживаема…

Скарлетт, понимая свою вину, при подобных разговорах только печально замолкала; когда же реплики Ретта становились совершенно несносными, она только резко поднималась и выходила из комнаты, боясь, что скажет своему мужу какую-нибудь очередную резкость, которая надолго выбьет его из колеи…

Ретт спустя какое-то время и сам понимал, что зря заводил этот разговор – тем более, что по его собственному выражению, «нет ничего глупее, чем ревновать женщину к ее прошлому…»

И он с улыбкой говорил об этом своей жене – конечно, та охотно соглашалась… Только в такие моменты она могла взглянуть ему в глаза.

Но Ретт…

Он все-таки по-прежнему любил ее, любил, несмотря ни на что, и потому никак не мог ее простить.

Так, во всяком случае, думала сама Скарлетт, и ей казалось, что она не ошибается.

«Женщина, – говорил ей когда-то все тот же Эшли, – очень редко ошибается в тех чувствах, которые она внушает мужчине».

И вновь Эшли…

Тьфу, что за напасть!..

И почему он так назойливо вспоминается ей именно сегодня, когда у нее такое спокойное, такое умиротворенно-меланхолическое настроение?..

Как хорошо, что Ретт не может читать ее мыслей… Впрочем, кто знает…

Ее очень беспокоило то, что в последнее время их размолвки становились все продолжительней и продолжительней, Ретт в своих замечаниях иногда переступал границы дозволенного – в подобных случаях Скарлетт как-то сразу, точно черепаха в свой панцирь, уходила в себя, и на все попытки Ретта найти путь к хотя бы короткому примирению отвечала только односложно – «да» или «нет».

Что еще ей оставалось делать?..

Но больше всего беспокоило Скарлетт то, что в последнее время – какие-то несколько месяцев назад, – Ретт стал другим…

Она и сама не могла сказать, почему именно она так решила, в чем это конкретно проявляется, она только видела его взгляд – какой-то новый, незнакомый, настороженный, оценивающий…

Он смотрел на нее как-то исподлобья, и Скарлетт казалось, что он думает: «Неужели эта старуха – та самая гордая зеленоглазая красавица, из-за которой я был способен на самые безрассудные поступки?..»

Ей становилось страшно от таких мыслей, и она гнала их от себя прочь, стараясь вспомнить что-нибудь хорошее из их долгой совместной жизни…

Ведь у них было так много хорошего!

Но Ретт, сидя напротив, словно и не замечал состояния своей жены – его взгляды были по-прежнему оценивающие и какие-то настороженные…

Это был совершенно другой человек, это не был тот самый Ретт Батлер – она и узнавала, и не узнавала его…

Неожиданно она услышала:

– Скарлетт?. Ты что – спишь?..

Она подняла голову – перед ней стоял улыбающийся Ретт.

«Да, он по-прежнему красив, он по-прежнему настоящий мужчина, – невольно подумала Скарлетт, глядя на мужа, – все тот же прищур глаз, все та же осанка… Даже седина не изменила его… Нет, скорее он стал еще красивей, еще благородней… О, Ретт…»

Ей стало стыдно за свои недавние мысли об Эшли – за то, что так навязчиво, вопреки своему желанию она вспоминала этого человека.

Вздохнув, она ответила растерянно:

– Извини, я и не заметила, как задремала… – Скарлетт поспешно протерла глаза. – Так, я немного утомилась… Дело в том, что сегодня я впервые выбралась в город…

Ретт внимательно посмотрел на жену.

– Вот как?..

Та, окончательно сбросив с себя дремоту, устроилась поудобней и протянула ноги к огню.

«У меня все больше и больше стариковских привычек, – подумала она с раздражением. – Теперь вот лето, а мне все время кажется, что еще холодно…»

– Значит, ты была в городе?..

Она с улыбкой кивнула:

– Ну да…

«Ничего страшного, Ретт, я ведь не инвалид, не тяжелобольной человек, чтобы бояться выпускать меня в город», – подумала Скарлетт.

Батлер спросил:

– Как ты себя чувствуешь?..

Благодарно посмотрев на мужа («Все равно он меня любит, он спрашивает, как я себя чувствую, он ведь заботится обо мне!»), она произнесла:

– Спасибо…

– Что значит – спасибо?..

– Так, уже неплохо…

– Настолько неплохо, что могла позволить себе гулять одна?..

Скарлетт в этой фразе послышался какой-то совершенно другой смысл…

Она ответила с улыбкой:

– Просто захотелось немного походить по улицам и подышать свежим воздухом…