— Я могла бы растворить эти стены в одну минуту. Ты слышишь меня, человек?

— Я слышу. Чего же ты медлишь? Я обещаю, что, если ты отпустишь меня сейчас, я уничтожу тебя.

— Ты уже сделал все, что нужно, остановив Хронар. Я лишь ждала нашей встречи, чтобы не совершить ошибки, а теперь ухожу навсегда. Мир, в котором разум осознал свое назначение, священен. Прощай.

Обессиленный, он прислонился к стене; капли пота сбегали по его лицу. За метровыми стенами из брони и камня он не мог видеть, как стремительно начало мелеть озеро, сжимаясь и откатываясь назад. Как медленно оторвался от планеты невидимый извне черный рукав, соединявший ее с коллапсирующей звездой, и, неуклонно сокращаясь, стал уходить в сторону Эпсилона, словно огромный осьминог втягивал в себя свое гигантское щупальце.

Есть писатели, которые рассказывают нам об отдельных невероятных, по нашим земным меркам, событиях, происшедших с людьми на Земле или во Вселенной. А есть те, кто создает целые миры, населенные существами с иными, чем земной разум, формами мышления, живущими по иным законам, стремящимся к иным, нежели человечество, целям.

Среди таких творцов фантастических реальностей — писатель Евгений ГУЛЯКОВСКИЙ. Его миры реальны постольку, поскольку автор заставляет в них поверить. Они не выдуманы, подобно сказкам или небылицам, а увидены неким внутренним, мысленным зрением, проникающим гораздо дальше, глубже, чем зрение обычного человека. Недаром четыре его фантастические книги переведены на многие европейские языки.

«Создать единый фантастический мир, — пишет в предисловии к переводу книги Евгения ГУЛЯКОВСКОГО „Сезон туманов“ болгарский критик Василь Райков, — к тому же населенный нечеловеческим разумом, поистине трудно. Потому это и удавалось до сих пор немногим писателям, и их произведения выделяются яркими звездами в лавине фантастических книг, заполнивших мир в последние десятилетия. Гуляковский — один из таких немногих писателей… Покойный писатель Павел Вежинов поставил „Сезон туманов“ в один ряд с „Левой рукой тьмы“ Урсулы Ле Гуин, „Днем Триффидов“ Джона Уиндема и некоторыми другими книгами всемирно известных писателей‑фантастов».

Романы «Сезон туманов» и «Долгий восход на Энне» — действительно лучшее из того, что написал Евгений Гуляковский в жанре фантастики. Это не два романа, а дилогия, поскольку оба романа связаны едиными героями, но главное — между ними существует некая глубинная связь, о чем мы будем говорить ниже.

Писатель вполне владеет секретами приключенческой литературы. Каждый роман, а они выходили в отдельности и в разное время, я прочитал на едином дыхании.

Кто не мечтал об иных мирах, с детства сказочных, «в некотором царстве, в некотором государстве…»

И вот мы вместе с главным героем «Сезона туманов», инспектором внеземных поселений Ротановым, в космическом корабле, который, «роняя колючие искры, словно капли голубой воды», медленно (для космических кораблей, разумеется) опускается на планету Реану, попадает в долину Трескучих Шаров, где расположилась одна из неперспективных, как это видится из метрополии, колония землян.

И сразу окунаемся в тайну, в окружение неразрешимых для поселенцев загадок. Лишь один из них, некий чудаковатый простак, кажется, нападает на верный след, ведущий к разгадке.

А тайн на Реане немало. Что такое эти трескучие шары («трескучки») — единственная форма жизни, рожденная именно здесь, на этой пустынной планете, или они принесены из других миров? И что они собой представляют — растения, потому что растут и обладают теми же признаками, что и земные растения, или это некая переходная форма — полурастения‑полуживотные, ибо производные их, точнее, произведенные ими организмы способны передвигаться и реагировать на внешние воздействия.

И что это — низшая форма жизни, ибо, по всей видимости, они не обладают разумом, или какая‑то высшая, так как продуцируемые ими организмы способны дематериализоваться и превращаться в энергию? А может быть, это некие биологические машины времени, ибо с помощью сока трескучек возможно путешествие в прошлое?

Словом, еще только начало произведения, еще не прочитана первая глава, а загадок окружает нас столько, сколько хватило бы иному писателю на целый том.

Читая роман Гуляковского, ты не просто перелистываешь его страницы, а как бы сам переживаешь приключения, происходящие с героями. Постепенно этот эффект усиливается, достигая иллюзии соприсутствия, соучастия. Это происходит благодаря напряженному сюжету, к минимуму сведенным описаниям. Однако это не означает, что Гуляковский не владеет образным описательным словом. Он лишь использует его предельно скупо, отдавая предпочтение напряженному, динамичному действию, стремительному диалогу. Возможно, из‑за этого предлагаемую автором игру читатель воспринимает всерьез. Ибо ты не читаешь о тайне, а сам вместе с героями романа участвуешь в ее раскрытии.

В «Сезоне туманов» много тайн. И те, о которых уже говорилось, лишь прелюдия к главной — тайне древней цивилизации рэнитов, представленной автором в форме мифа. Мифотворчество — это еще одна особенность стиля Гуляковского.

Многие загадки не разрешаются до конца автором в первой части дилогии, и нетерпеливому читателю, любящему заглядывать в конец книги, придется‑таки смирить свое нетерпение и прочитать вторую часть дилогии ‑«Долгий восход на Энне».

Терпение читателя будет вознаграждено сторицей, поскольку вторая часть дилогии еще более увлекательна, чем первая, и герои в ней испытывают еще более головокружительные приключения.

Здесь, на планете Энна, читатель встретится еще с одним ответвлением рэнитской цивилизации, познакомится с гуманоидными племенами, находящимися на стадии развития, соответствующей земному каменному веку, а также с разумом, пришедшим на Энну из иной Вселенной и обладающим такой мощью, которая в состоянии остановить гравитационный коллапс звездной системы. Ее гравитационную смерть.

В «Долгом восходе на Энне» обогащается изобразительная палитра писателя. Еще четче проявляются фольклорные мотивы в виде мифа о Богине, которой поклоняются гуманоидные племена, в виде своеобразной парафразы русских сказок с замком и Змеем‑Горынычем, уносящим оттуда свои жертвы. В виде всякого рода нечисти, обитающей в лесах Энны, воскрешающей в памяти, с одной стороны, чудовищ ранних геологических эпох Земли, а с другой — вполне репрезентативных экземпляров малой демонологии, которыми русский крестьянин заселял окружающий его мир природы.

Однако не спешите принимать авторские фантазии за чистую монету. Автор лукавит с нами, мистифицирует, соединяет фольклорные образы с фантазиями эпохи НТР конца двадцатого века, и вот уже звероподобные существа превращаются в биороботов, сконструированных причудливой фантазией высокоразвитого разума, опирающегося на прапамять в своей прихотливой игре.

Мистификация — один из любимых приемов автора. То он нас совершенно серьезно уверяет, что сок трескучек позволяет переходить из одного временного измерения в другое, а позже выясняется, что сок тут совсем ни при чем.

То автор рисует нам историю любви Ротанова и молодой беззащитной бореянки, историю, замешанную на дакарском свадебном обряде и сказочных мотивах, которая (не история, а любовь) превращается в выполнение некоего задания суперсовременного злодея, а затем вновь трансформируется в зарождающееся чувство.

Любви в романе отведено не так уж много места, однако играет она существенную роль. И потому, что она очеловечивает космические миры, напичканные ультрасовременной техникой, среди которых, кажется, нет места человеку. И потому, что она одно из вернейших средств воздействия на читателя, усиленная в интерпретации автора тем, что это чувство способствует постижению философии жизни во Вселенной. В дилогии немало таких глубинных раздумий, адресованных пытливому читателю, способному проникнуть за внешний покров приключенческого сюжета.