Я подобрал наиболее мягкое слово, хотя, направляясь сюда, собирался сказать ей совсем другое.

— Мне необходимо разрешение капитана.

— Он вам его не даст.

— Но, в таком случае…

— В таком случае вы дадите мне блокиратор, не спрашивая разрешения капитана. Вы же не спрашивали у меня разрешения, когда начинали свои тесты. Насколько мне известно, медиков за подобный поступок вообще лишают лицензии.

Это сильно смахивало на шантаж. Но у меня не было иного выхода. Я стоял перед ней, нагнувшись, упершись руками в ее стол, нависая над ней и стараясь не упустить ее взгляда. Я чувствовал, что ее сопротивление начинает слабеть, и это доставило мне странное удовлетворение, словно я одержал победу над ней совсем в другой области.

— Мне все равно придется доложить об этом капитану… — пролепетала она, стараясь отодвинуться от меня как можно дальше.

— Докладывайте. Как только я получу лекарство, никто уже не сможет его у меня отобрать. Можете даже сказать, что я угрожал вам и у вас не осталось иного выхода. После окончания этого рейса все это уже не будет иметь никакого значения.

— Итак, он добился своего, — проговорил Павловский, недовольно рассматривая Грантова, словно видел его впервые. На самом деле он знал его уже лет десять, но каждый раз, встречаясь с этим человеком, не переставал удивляться его проницательности и абсолютному отсутствию чувства такта. Кроме сиюминутной, наиболее важной задачи, выдернутой из вороха бесконечных проблем, для Грантова не существовало ничего, и Павловского это раздражало.

— Теперь у него есть блокиратор. Хотел бы я знать, зачем он ему понадобился? Скорее всего вовсе не для того, для чего предназначается это психотропное средство, рассчитанное на приглушение эмоций обычных людей.

— Он нужен ему для того, чтобы в критический момент иметь гарантированную защиту от внешнего воздействия на его психику.

— Вашими бы устами… Но допустим, что это так. Вам не кажется, что уже сейчас он становится неуправляем и позволяет себе нарушать любые правила?

— В его поступке есть один положительный момент, которого вы не заметили.

— Какой же?

— Он намерен согласиться на наше предложение.

До выхода из оверсайда в районе Багровой оставалось два дня, когда я вновь решился встретиться с Лад-рой. На этот раз делового предлога для встречи у меня не нашлось, и я просто позвонил ей по корабельному интеркому в конце рабочего дня.

— Да, слушаю… — Даже электроника не смогла исказить ее голос, и я почувствовал, как сердце забилось быстрее, а все нужные, приготовленные заранее слова куда-то исчезли. В конце концов я пробормотал первую банальность, которая пришла в голову.

— Вы не могли бы со мной сегодня поужинать? — Она не включила изображение на своем интеркоме и в отличие от меня не помнила моего голоса.

— Кто это?

— Крайнев.

— Я вас ненавижу, Крайнев! — Интерком отключился, и я еще долго беспомощно вертел в руках шарик связного устройства. У нее были для такой реакции все основания, но времени больше не оставалось, я и так откладывал нашу встречу до самого последнего момента. Сейчас я наконец спросил себя, почему я так бездарно растранжирил долгие дни перелета, почему не попытался встретиться с ней раньше?

Ответ был слишком прост. Я боялся, боялся отказа, того самого, который только что услышал. Моя пресловутая мужская гордость была уязвлена. Но дело заключалось не только в этом — сейчас я нуждался в ее помощи гораздо сильней, чем раньше, и понял это лишь вчера, когда Грантов наконец соизволил познакомить меня с деталями предстоящей операции на Багровой. Он тянул с этим до последнего из соображений секретности, полагая, очевидно, что чем позже эта информация станет для меня доступна, тем больше шансов сохранить ее в тайне от наших врагов. Но в этом он ошибался.

Он лишь затруднил мою задачу по выявлению канала, по которому могла быть передана эта информация, а без ликвидации этого канала моя миссия на Багровой теряла всякий смысл. Установить, кто из членов команды является передатчиком, необходимо было до того, как будут сняты защитные поля, блокирующие любой контакт с внешним миром. И если капитан, для того чтобы беспрепятственно сесть на Багровой, собирался изображать из себя мирного торговца, попавшегося на приманку большого куша, снять эти поля ему придется перед самым выходом из оверсайда. Ни один торговец не располагал такими генераторами защиты, какие были установлены на «Ин-48».

Выяснить, кто на корабле является посланником, они до сих пор не смогли потому, что использовали только легальные методы. Но для меня больше не существовало никаких запретов — ставки были слишком высоки, а времени оставалось в обрез.

Была и еще одна, пожалуй, самая трудная задача. Уговорить капитана. На этот раз без его содействия мне не обойтись. «Ну почему мои соотечественники настолько глупы и самолюбивы? Почему личные симпатии и антипатии для них важней любого дела? — с горечью подумал я и тут же оборвал эти мысли короткой доходчивой фразой: — Давно ли ты сам был таким?»

После того как я согласился сделать все от меня зависящее для уничтожения управляющего центра на Багровой, о котором не имел ни малейшего представления, двери капитанской каюты были для меня открыты в любое время. Требовалось согласовывать и уточнять десятки мелочей, связанных с моей миссией на планету, и поскольку о ней по-прежнему знали всего три человека, каждую из возникавших проблем приходилось решать через капитана. Такое частое общение отнюдь не способствовало улучшению наших отношений.

На этот раз Грантова в капитанской каюте не было, зато здесь был капрал космодесанта Ремизов. Этот человек повсюду следовал за капитаном, словно дворовый пес, и выполнял при нем не то функцию ординарца, не то охранника, хотя ни той, ни другой должности в штатном расписании корабля не значилось. Карманы его куртки постоянно оттопыривались от тяжелых предметов, и я подозревал, что он носит там отнюдь не столовые приборы.

Ремизов относился ко мне с нескрываемой неприязнью, поскольку только мне, из всех членов команды, разрешалось выпроваживать его из любимой капитанской каюты. Впрочем, неприязнь была взаимной. Я всегда недолюбливал этот квадратный тип людей, всю жизнь, не раздумывая, выполнявших чужие приказы. К тому же капрал кого-то мне напоминал, иногда его лицо казалось странно знакомым, и меня раздражало это обстоятельство, потому что я не мог понять, в чем тут дело, обычно моя память не давала подобных сбоев.

Я пригладил волосы левой рукой — условный жест, означавший, что мне требуется конфиденциальное рандеву.

Павловский сам предложил эту идиотскую процедуру, видимо, не желая в присутствии подчиненных каждый раз выполнять мою просьбу — очистить каюту от посторонних.

Не сомневаюсь, что Ремизов давно уже догадался об этой нашей договоренности, и сейчас в его глазах вспыхнуло нечто, весьма похожее на ненависть.

Наконец, после недолгого препирательства, которое в отношении начальства может себе иногда позволить любимый ординарец, он покинул каюту, и я смог приступить к делу. Понимая, как нелегко мне будет добиться содействия Павловского в задуманной операции, я начал разговор издалека.

— Валентин Карлович! — Это неуставное обращение я употреблял каждый раз, когда мы оставались наедине, стараясь подчеркнуть, что не являюсь ни членом команды, ни его подчиненным. Такие простые способы действуют безотказно, особенно в среде военных. Павловский же, до того как принял команду над этим, довольно-таки странным кораблем, дослужился до капитана первого ранга и вынужден был оставить пост командира на боевом эсминце ради сомнительной должности, которую теперь занимал. Видимо, эта рана у него до сих пор кровоточила, и нетрудно было представить, сколько усилий потребовалось приложить командованию космофлота, чтобы подвигнуть его на этот шаг.

— Что там еще случилось? — буркнул капитан, старательно разглядывая крышку своего стола.