Собрав чемоданы, она потащила их в кладовку, прихватив заодно и пару графских башмаков. Ее ноги были слишком малы, и она стучала бы при ходьбе в них по деревянному полу, как подкованная лошадь. Поэтому Мерседес не стала надевать их сразу. Сначала она взяла из кладовки хлеба, фруктов и сыра и уложила все это в чемодан. Она заранее решила для себя, что не будет брать ничего спиртного. Если это и был бунт, то совсем ничтожный, но Мерседес радовалась и малейшей возможности ослушаться приказа графа. Когда она укладывала дуэльные пистолеты, то взяла один и для себя. Вставив в него запал и зарядив его, она положила оружие в карман брюк.
Сверху из холла послышался громкий бой часов — пробило три. Мерседес не предполагала, что уже так поздно. Значит, какое-то время она проспала в объятиях Колина, как и он… Неужели он тоже просыпался и смотрел на нее? И у нее во сне было такое же, как и у него, беззащитное лицо? Оставалось надеяться, что это было не так. Мысль об этом вселяла в нее беспокойство. Ведь она не должна показывать Колину свою слабость.
Мерседес подхватила тяжелые чемоданы и направилась к черному ходу. Если бы она умела ездить верхом, то весь путь к заброшенному домику занял бы каких-нибудь десять минут. Но при таких набитых чемоданах и спадающих на ходу башмаках ей понадобилось на дорогу не меньше получаса.
Домик был пуст. И хотя дядя говорил, что навряд ли будет ждать ее. Мерседес вглядывалась в темноту, боясь, что он может сделать ей такой сюрприз. Она не стала медлить, чтобы он, не дай Бог, не застал ее здесь. Аккуратно сложив чек. Мерседес поместила его поверх буханки хлеба в одном из чемоданов.
Когда она вернулась обратно, ноги ее были стерты в кровь. Она сняла башмаки прямо на пороге и с ужасом осмотрела свои ступни. Нужно было срочно что-то делать, иначе придется хромать не один день.
Добравшись до своей спальни, Мерседес сняла одежду дяди и засунула ее в свой гардероб. Затем положила пистолет в один из башмаков и тоже убрала подальше. Потом она спокойно вернет все это на место. Вода, приготовленная для нее вечером, уже совершенно остыла, но Мерседес скинула ночную рубашку и отважно нырнула в лохань. Она сразу же почувствовала острую боль, но болели не столько ступни, сколько нежная кожа между ног, натертая широкими, не по размеру брюками. Другая, особая боль была внутри. Ее было не утолить никакой водой. Эта боль напоминала о том, что сегодня в тело Мерседес вторгся мужчина, и теперь это вторжение может повториться.
Мужчина.
Колин Торн.
Мерседес оперлась о край ванны и закрыла глаза. И только услышав скрежет открываемой двери, она с запозданием поняла, что забыла запереть ее. Человек, который только что занимал все ее мысли, теперь заполнял собой дверной проем.
— Это чтобы смыть следы от моих рук? — спросил он.
Глядя на него во все глазами, Мерседес покачала головой. И хотя вопрос Колина был обращен как бы в пространство, в его тоне она услышала раздражение. Мерседес невольно наклонилась вперед и подтянула колени к подбородку.
Колин подошел к ней, даже не подумав прикрыть Дверь. Опустившись на колени рядом с ванной, он потрогал воду рукой.
— Неужели тебе так хотелось помыться? Вода совсем ледяная!
— Ну пожалуйста, — почти шепотом сказала Мерседес, — лучше уходите…
Зачерпнув пригоршню воды, Колин поднял руку к обнаженному плечу Мерседес.
— Знаешь, ничего из этого не выйдет! — сказал он. — Сейчас на тебе опять будут мои следы… — Он растопырил пальцы и пропустил воду между ними.
Мерседес вздрогнула то ли от холода, то ли от его прикосновения.
— Вставай, — сказал он ей.
— Но ведь дверь открыта. И кто-нибудь может…
— Все спят, кроме нас с тобой.
— Ну хотя бы погасите лампу. Колин поднялся и подошел к ночному столику. Выполнив ее просьбу, он настойчиво повторил свою. На этот раз Мерседес послушалась и встала. Некоторое время в комнате не слышалось никаких звуков, кроме ее частого прерывистого дыхания и тихого плеска срывающихся в воду капель. Она все еще стояла в ванне. Теперь она уже не просто вздрагивала от холода, ее била настоящая дрожь.
Колин подал ей руку. Он даже удивился, как крепко она ее сжала. Как будто ей требовалась помощь, чтобы сделать следующий шаг. Когда Колин подал ей ночную рубашку, Мерседес просто подняла руки вверх, позволив ему набросить ее ей через голову. Легкая ткань окутала ее тело словно белое облако, просвечивая разреженным туманом там, где она прилипла к влажной коже.
Мерседес опустила руки и слегка покачнулась на своих стертых в кровь ногах. Колин понял это движение по-своему, и, хотя Мерседес вовсе не имела в виду приглашение к близости, она не стала его переубеждать. Он поднял ее и прижал к груди, она не противилась, а даже обняла его одной рукой за шею. Склонив голову к нему на плечо, Мерседес позволила ему вынести себя из комнаты, а потом сама прикрыла дверь своей спальни.
Колин пронес ее через два крыла здания и лестничную площадку. И за все это время дыхание его ни разу не сбилось. Когда они оказались в его комнате, он опустил Мерседес на кровать и лег рядом.
Крепко сжав руками ее лицо, он пальцами ласкал ее густые волосы.
— Не делай так больше, — жарко прошептал он ей прямо в губы.
— Как? — Она коснулась губами его рта.
— Не уходи… — Он ответил не сразу: его вдруг охрипший голос с трудом вырвался из глотки, будто преодолевая какое-то препятствие. И, словно устыдившись своей слабости, он впился в рот Мерседес поцелуем.
Сначала это было больше похоже на наказание, чем на ласку. Колин с такой силой прижимался к ней губами, что у нее перехватывало дыхание. Его язык пытался преодолеть преграду зубов и немилосердно распирал ей рот. Хотя Мерседес и не пыталась сопротивляться, он крепко сжимал руками ее лицо, не давая пошевелиться.
Ей, однако, удалось незаметно переломить этот агрессивный настрой. Губы ее стали мягкими. Пальцы нежно коснулись его шеи и стали нежно прочесывать шелковые пряди длинных волос. Кончиками ногтей она, слегка царапая кожу, провела сверху донизу по его обнаженной спине, и затем, скользнув под пояс брюк, обхватила руками за талию.
В конце концов Колин сам прервал поцелуй, судорожно заглотнув ртом воздух. В тишине комнаты раздавалось его хриплое дыхание. Он разжал ладони и выпустил лицо Мерседес. Пальцы его скользнули в копну ее шоколадных волос. В комнате было слишком темно, чтобы разглядеть выражение ее лица, но он почувствовал во всем ее хрупком теле немую мольбу.
— Мерседес?
Он произнес ее имя будто бросил пробный шар — и Мерседес ответила на этот вопрос, где все слова только подразумевались. Точно так же — одним словом — она сказала ему все, что он хотел услышать:
— Да!
У Мерседес не хватило храбрости помочь Колину снять брюки, зато она приподнялась на коленях и подняла до бедер свою ночную рубашку, которую Колин тут же подхватил и сбросил совсем. Оба предмета одежды были небрежно выброшены за пределы постели.
Тут же она очутилась в его объятиях, и ее острые набухшие соски были расплющены его мощной грудью. Мерседес почувствовала горячий твердый ствол, прижатый к ее плоскому животу. Колин подхватил ее снизу под ягодицы и приподнял, чтобы она еще сильнее почувствовала его жаркую близость. Бедра ее подались вперед, а руки обхватили его за плечи. Колин снова опустил ее на постель, прижался губами к ее рту и вошел в нее.
Ее короткий стон был заглушен его поцелуем, а потом, когда он начал двигаться внутри нее, она тихонько застонала от томления и удовольствия. Колин поцеловал ее в плечо, затем в нежный изгиб шеи. Едва касаясь губами ее груди, он нашел ее сосок и стал ласково теребить его языком. Она была податливой и послушной в его руках, приподнималась и опускалась вместе с ним и отвечала на каждое движение его бедер. Он был погружен в нее и одновременно обнимал ее всю каждой клеточкой своего тела, и она как бы слилась с ним, растворилась в нем… Он не мог найти слов, чтобы выразить ей да и себе самому, насколько она нужна ему. Теперь он был в состоянии говорить только на языке прикосновений и сладких движений внутри ее плоти.
