Ей некуда было деваться. Глазами она уже была на другой стороне кровати, но тело ее осталось на месте. Она не успела даже закрыться одеялом, чтобы как-то защититься. Плетеный кожаный хлыст ожег ей плечо, мгновенно оставив рубец под ночной рубашкой. От невыносимой боли у нее потемнело в глазах. Но дело было не только в физической боли: оскорбительным, порочным было само это действие, ничем не оправданное, эта почти игривая жестокость, к которой она никогда не сможет привыкнуть.

Она приготовилась к другому удару, но его не последовало.

Граф Уэйборн просто стоял и улыбался своей племяннице. Он покинул ее комнату так же тихо, как и вошел.

Прежде чем выскочить из постели, Обри Джонс шлепнул по двум задницам, прижавшимся к нему с обеих сторон. Ни Молли, ни ее сестра даже не шевельнулись. Обри воспринял это как отменную похвалу в свой адрес. Он быстро вымылся и оделся, понимая, что проснулся позже, чем рассчитывал. В этом, конечно же, были виноваты его подружки. Он провел прекрасную ночь, уютно расположившись между двух сестричек, после того как изрядно утомил их обеих.

Очень довольный собой и полный страстного желания поведать о своих приключениях команде «Таинственного Ремингтона», может быть, чуть-чуть приукрасив всю историю, Обри Джонс с нетерпением предвкушал благополучное окончание того дела, которое привело его сюда из Лондона. Упаковав свой чемодан, он понес его через холл в комнату капитана.

На первый его стук никто не ответил. Это было как-то необычно, потому что Обри прекрасно знал, что рука у него тяжелая. Со своим широким лицом, бычьей шеей и кулаками словно колотушки Обри Джонс являл собой образец чего-то добротного и большого. Он снова заколотил в дверь, искренне веселясь и недоумевая — мол, неужели это Молли своим недолговременным пребыванием сумела выбить из колеи его командора. Или, может, это та поздняя ночная гостья — невзрачная девица, худая, как швабра, как довольно нелестно отозвалась о ней Молли.

Когда Обри в ответ на вторую попытку достучаться услышал лишь эхо своего богатырского ржания, он решил, что с него хватит. Будучи крупным и сильным мужчиной, он был тем не менее наделен от природы удивительно мягким и добродушным характером. И ему не доставляло особого удовольствия выламывать дверь, хотя он сделал это без всякого труда быстрым ударом ноги и легким нажатием плеча.

Дверь открылась, наискось повиснув на сорванных петлях. Обри встал на пороге, созерцая представившуюся его глазам картину. Его сильная квадратная челюсть отвисла, голова покачивалась из стороны в сторону. Он тихо присвистнул и криво ухмыльнулся:

— Будь я проклят!

Колин Торн лежал на полу боком, связанный, как теленок на убой. Руки стянуты за спиной и прикручены к щиколоткам. И хоть колени были согнуты, чтобы хоть| как-то приспособиться к такому положению, весь он, казалось, был неуклюже вывернут наизнанку. Какое-то время он явно пытался бороться со своими путами. Сверху и снизу он был еще для надежности обвязан чулками. Кожа его в этих местах была стерта от попыток освободиться, но было, непохоже, чтобы он достиг в этом хоть какого-нибудь успеха.

Обри чувствовал на себе свирепый взгляд своего капитана, но это не заставило его двигаться хоть чуточку быстрее. Сначала он огляделся вокруг, чтобы убедиться, что не станет очередной жертвой противника, уложившего Колина. Он даже заглянул под кровать: комната была пуста.

Подняв нож Колина, он освободил его от кляпа.

— Долго же ты возился, — прохрипел Колин. Во рту у него пересохло, и выговаривать слова было все равно что выплевывать камни. — Ты что, и правда думал, что кто-то прячется под кроватью?

— Нет, я сделал это специально, чтобы позлить тебя. — Никогда нельзя было предположить, насколько серьезно может воспринять Обри некоторые вещи. — Не вынуждай меня жалеть о том, что сначала я вытащил кляп.

Он разрезал чулок, которым были связаны вместе руки и ноги Колина, а потом завязки, стягивающие их по отдельности.

— Да, немалая работа проделана, — сказал он. — Никогда не слыхивал ни о чем подобном. Сколько их здесь было?

— На одного меньше, чем было у тебя в постели, когда ты вовсю развлекался и в ус себе не дул, чтобы мне помочь. Обри так и сел.

— Один человек смог сделать с тобой такое?

Тихо постанывая, Колин медленно расправлял затекшие члены. Кровообращение медленно восстанавливалось, и его руки и ноги стало неприятно покалывать.

— Ты почти угадал. Это была женщина.

Такая вероятность Обри и в голову не приходила.

— Ты имеешь в виду ту невзрачную девицу, худую, как швабра? — спросил он. Поймав суровый взгляд Колина, он пожал плечами:

— Это описание Молли, а не мое. Я и не думал запоминать ее историю.

— Она и не стоила того, — сказал Колин, — по крайней мере сначала. — Он сел и стал растирать запястья, потом щиколотки. В конечности возвращалась чувствительность, а вместе с ней появилась сильная боль и нестерпимое покалывание.

— Что ты имеешь в виду — почему не сначала? — спросил Обри, внимательно разглядывая чулки. — Это ее чулки?

— Конечно же, черт подери, не мои! — ворчливо заметил Колин. — Который час?

— А такой час, что тебе пора вставать и бежать изо всех сил, если ты собираешься попасть в Уэйборн-Парк. Он встал и помог подняться Колину.

— Что ты имеешь в виду — почему не сначала? — снова спросил он.

Колин копчиками пальцев сосредоточенно обследовал свой левый висок.

— Потом, — сказал он, держась за край кровати и пытаясь восстановить устойчивость.

Обри поднял три пальца прямо перед орлиным носом Колина.

— Сколько?

Колин оттолкнул его в сторону.

— Не сейчас. Приготовь мне одежду, пока я моюсь. Не думаю, что граф будет нас долго ждать. Поэтому не стоит опаздывать.

От смущения на лице Обри появилось комичное, нелепое выражение. Его темно-рыжие брови полезли вверх, избороздив лоб морщинами, зеленые глаза широко открылись, сохраняя при этом слегка отсутствующее выражение. И вместо того чтобы задать следующий вопрос, на который, как он понял, ответа все равно не будет, Обри философски пожал плечами. Он достал чемодан Колина и, положив его на кровать, стал доставать капитанскую одежду.

— У тебя на лице кровь, — сказал он. Колин отвлекся от умывания.

— Что?

Обри дотронулся до своего виска.

— Вот здесь, — сказал он. — Кровь.

— О-о! — Колин смочил салфетку и потер висок. — Ну как? Лучше?

— Да. Крови уже нет.

Это было лучшее, на что Колин мог надеяться. Он взял узенькое ручное зеркало и стал изучать рану. Его здорово ударило углом ящика. Было бы неплохо наложить пару швов.

— Черт бы ее побрал, — пробормотал он.

— Ты о чем? — спросил Обри.

— Ни о чем. Это я так.

Колин отложил зеркало и стал торопливо заканчивать мытье. Он брился без обычной осторожности и украсил лицо еще одним порезом на подбородке. Обри совсем развеселился, глядя, как Колин, чертыхаясь, прикладывает к ранке квасцы, чтобы унять кровь.

— Проверь оружие, — сказал Колин.

— А что с ним могло случиться? — спросил Обри, доставая лакированный футляр.

— Она могла его трогать.

Обри прежде всего проверил коробку снаружи.

— А у нее изящные ручки?

Колин осматривал рану на плече, куда Мерседес пыталась всадить нож. Она бы ранила его куда серьезнее, будь у нее побольше силы в руках.

— Не знаю, можно ли назвать их изящными, — ответил он, сдирая с себя рубашку. — Похоже, что ловкие. И уж точно — упорные.

Он вспомнил эти руки у себя на груди, на плечах… Их Прикосновение было очень легким. Мягким и одновременно настойчивым. Колин схватил чистую рубашку.

— Собственно, почему ты меня об этом спрашиваешь?

— Ты меня не понял, — сказал Обри. Он поднес коробку к свету лампы, стоявшей на тумбочке, и повернул ее так, что на лакированной поверхности четко обозначились следы пальцев.

— Я тщательно протирал футляр прямо перед тем, как положить его тебе в чемодан. И тогда на нем не оставалось ни единого отпечатка. А эти — посмотри — слишком малы для твоих, значит, они принадлежат либо Молли, либо твоей второй гостье.