— Неудивительно, что Зофиил так дорожил этими мощами! Как только он не завел себе настоящую розгу!

— Жемчужины означают чистоту и непорочность. Да, никаких сомнений, это мощи святого Бенедикта! Приход, лишившийся такой реликвии, много потерял! Обычно святого Бенедикта просят о безболезненной и мирной кончине. Наверняка мощи привлекали немало паломников.

— Значит, Зофиил украл мощи в Линкольне!

— Не сомневаюсь, что они краденые. Иначе зачем прятать святыню в русалочьей клетке? Хотя, может, украл их не Зофиил. Зависит от того, купил он русалку отдельно или вместе с клеткой. Три французских аббатства спорят о том, у кого хранятся настоящие мощи святого Бенедикта. Не знаю, кто из них прав, но, так или иначе, похищены мощи из аббатства в Монте-Кассино. Если Зофиил купил запертую клетку у торговца или рыцаря, возвращавшегося из Франции, он мог и не знать, что хранится внутри. На теле Зофиила ключей от ящиков не было. Впрочем, он мог прятать их в повозке.

Осмонд нахмурился.

— Деву Марию называют «чистым зерцалом». Святому Бенедикту понравилось бы, что его мощи заключены в зеркале.

— К тому же зеркало сохраняет силу и святость мощей и отражает черную душу демонов, которые хотят в него заглянуть. — При воспоминании о собственном отражении горестный вздох вырвался у меня из груди.

— Не стал бы Зофиил укрывать мощи в русалочьей клетке. Уж он-то никогда не допустил бы кощунства! — возразил Осмонд.

— Зофиил мог думать иначе. Жила когда-то русалка, которая стала святой. Смертной женщине Мургине было даровано тело лосося, и она не утонула. Святой Комгал из Бангора крестил ее. Говорят, хотел, чтобы его похоронили с ней в одном гробу. После смерти русалка совершила множество чудес. Мургину почитают как одну из святых дев. Зофиил мог рассудить, что русалочья клетка — лучшее место для того, чтобы скрыть мощи святого, который проповедовал целомудрие. Возможно, сказалась его любовь к магическим трюкам. Ему наверняка понравилось бы, что толпа, глазея на русалку, не замечает реликвария.

Осмонд посмотрел на сморщенное русалочье тельце.

— Еще вернее, что Зофиил намеренно спрятал мощи в клетке, рассудив, что волк вряд ли польстится на это чудище.

— А мне приятно думать, что нашелся ловкач, одурачивший бедного хитроумного Зофиила, который так трясся над своими сокровищами, а самого ценного не разглядел!

— Бедного! — возмутился Осмонд. — Тебе и вправду жаль этого негодяя?

— Мне жаль любого, кто, страстно желая заполучить что-то, не осознает, что уже давно этим владеет. Такая реликвия могла принести Зофиилу все, к чему он стремился, — славу, деньги, уважение. С мощами святого Бенедикта любой монастырь принял бы его с распростертыми объятиями!

— Может быть, он и собирался обосноваться в каком-нибудь ирландском монастыре, когда избавится от волка. — Осмонд взглянул на Родриго, который медленно и методично орудовал лопатой. — Если Зофиил украл мощи в Линкольне, волк вскоре снова нас нагонит. Думаю, епископ сказал ему, что искать.

Взгляд мой упал на крошечный обломок кости. Кости святого, по чьему уставу живут тысячи монахов и монахинь во всем христианском мире. Никогда еще мне не приходилось держать в руках подлинные мощи, если, конечно, они действительно подлинные. Ведь прошло столько лет!

Говорят, от настоящих мощей идет сила, словно тебя омывает струя теплой воды, или горячий источник начинает бить прямо из пальцев, а тело охватывает трепет. Еще говорят о многоцветном пламени, что танцует перед глазами, а кожу покалывает, будто от ожога крапивой. Люди, которым я продавал свои жалкие реликвии, клялись, что испытывают именно эти ощущения, потому что хотели верить. Хочу ли этого я? Есть ли во мне вера, которая позволит мне ощутить то, что столько лет моими усилиями чувствовали другие? Палец медлил, не решаясь прикоснуться к реликварию. Нет, не стану. Не хочу.

— Осмонд, видишь ли, я не думаю, что нас преследовал епископский наемник.

В глазах Осмонда появилось недоверчивое выражение.

— Теперь мы знаем, что он не убивал Зофиила.

Осмонд бросил одобрительный взгляд в сторону Родриго.

— Но Зофиил сам утверждал, что за ним гонится волк!

— Он также не раз говорил, как тяжело в наше время добывать пищу в глуши, даже с собаками. Зачем волку так рисковать? Он мог напасть на Зофиила в ту ночь, когда убили Жофре. Зофиила тогда тоже не было в часовне!

— Но ты слышал вой, камлот! Все слышали! Кто-то преследовал нас, и если не епископский волк, то кто? Волк настоящий?

— Почему ты решил, что это именно волк? Будь он даже полуволком-полусобакой, мы бы заметили, как он рыщет вокруг лагеря!

— Так, ради всего святого, скажи, если это был не человек и не зверь, то кто же?

Внезапно сзади раздался пронзительный визг. Мы резко обернулись. В нескольких ярдах от нас на земле скорчилась женщина: нагая, колени расставлены, пальцы хищно протянуты к нам. Ей было не больше двадцати. Растрепанные волосы, тело, с головы до ног облепленное грязью, обвисшие груди, болезненно торчащие ребра, ручки-веревочки — и громадный раздутый яшвот. Кровь Господня, пусть в ее утробе окажутся черви, а не младенец!

Женщина уставила в меня грязный когтистый палец.

— А я тебя знаю. Ты — смерть, ты пришла меня мучить.

Она изо всей силы залепила рукой по собственной голове, словно пыталась вытряхнуть что-то из уха.

— Осмонд, только тихо. Быстро засыпь могилку, чтобы она не заметила. Я сам с ней разберусь.

Женщина встала на четвереньки.

— Не тронь меня, не тронь! — взвизгнула она.

— Я не за тобой. Как тебя звать?

Хитрая улыбка появилась на чумазом лице.

— Никогда не называй им своего имени, иначе они возьмут над тобой власть. Пока они не знают твоего имени, они не смогут тебя забрать. О, они всегда спрашивают мое имя, только не на такую напали, меня не проведешь.

Несчастная прижала ладошки ко рту, словно боялась проболтаться.

— Ты и раньше разговаривала со смертью?

Бедная дурочка задрала голову, провожая глазами шумную стайку грачей.

— Она хитрая, хочет меня надуть. Говорит разными голосами: то как птицы, то как дождь.

— Скажи мне: смерть, она большая?

Безумная снова стукнула себя по уху, затем подняла обе руки, соединила большие и указательные пальцы и, глядя на меня в образовавшиеся окружности, ответила:

— Ма-а-ленькая, как хрен собачий.

— В следующий раз, когда смерть придет за тобой, поймай и посади ее в эту клетку.

Дурочка склонила голову набок, затем осмелилась подползти ближе и сморщила нос, вдыхая незнакомый аромат:

— Как это?

— Чуешь запах? Смерть без ума от этого запаха. Как только она заползет внутрь, захлопни дверцу, и больше она тебя не потревожит.

Схватив клетку, женщина отползла на безопасное расстояние и принялась что-то тихонько напевать, ощупывая и обнюхивая подарок. На мое плечо легла чья-то рука.

— Не стоит кликать смерть без нужды, камлот, — сказал Родриго. — Она и так подобралась слишком близко.

— С клеткой бедняжке будет не так страшно. Пусть хоть это утешит дурочку.

Родриго улыбнулся, заставляя меня гадать, увижу ли я когда-нибудь снова его улыбку.

Мы оставили безумную с клеткой на кладбище и вернулись той же дорогой. По пути мы не разговаривали и не оборачивались, стремясь как можно скорее оставить позади страшное место.

Когда-то в этих опустевших домах со слепыми окнами играли и смеялись дети. Внезапно мне мучительно захотелось узнать, что сталось с моими детьми. Пережили они нынешнюю напасть? Сейчас сыновья уже взрослые и наверняка сами успели обзавестись потомством. Встретят меня на дороге — и не признают. Только бы они были живы! Почему все на этом свете так хрупко, так ненадежно? Перед глазами вставали окна и двери моего дома — с заколоченными ставнями и черными крестами. Если они умерли, есть ли где-нибудь на белом свете их могилы? Неужели Господь допустит, чтобы мои сыновья остались непогребенными?