— Камлот прав, Зофиил, — поддержал меня Осмонд. — Рассказывай. Мы должны подготовиться.

Прижав руку к распухшей губе, Зофиил какое-то время сидел, уставившись в землю. Наконец решился.

— Еще одна волчья история. — Фокусник слабо усмехнулся. — Вы уже выслушали рассказы Плезанс и камлота, теперь моя очередь. Почему бы и нет? Если верить рунам, вскоре вы и так все узнаете, а так, по крайней мере, вы услышите правду.

Поначалу голос Зофиила дрожал, но вскоре обрел былую силу.

— Жил да был в одном бедном семействе мальчик. Кажется, так следует начинать подобные истории, верно, Сигнус? Один из пяти братьев, но в отличие от остальных на редкость смышленый. К тому же мальчик отличался набожностью, за что братья его ненавидели. Они дразнили и били его, но это только укрепляло веру мальчишки. Местный священник убедил отца отдать сына францисканцам, когда тому исполнилось семь. Так мальчик стал посещать школу, где знания вбивали в детские головы тумаками, и ему ни на минуту не позволяли забыть, что учат из милости. Однако побои только закалили его храбрость и укрепили веру. Со временем мальчик стал церковным служкой и уверовал, что его призвание — служить Господу. Он наивно считал, что Господь, узрев чистоту помыслов и глубину веры, вознаградит его за службу.

И вот юноша стал иподиаконом, а со временем и священником, но без богатого покровителя трудно получить приход. Он состоял при невежественных настоятелях, которые так плохо знали латынь, что бубнили мессу наизусть, не понимая слов. Иногда эти недалекие лентяи месяцами не удосуживались прочесть проповедь, оставляя души своих прихожан на попечение младшего священника.

Наконец юноше удалось заполучить приход в Линкольне, городе большом и богатом. Увы, город был богатый, приход — нет. Он располагался в беднейшем районе, и скудных пожертвований не хватало даже для починки крыши, а о покупке церковной утвари нельзя было и мечтать. Мимо церкви не пролегало паломничьих троп, ведущих к гробнице святого Хью в местном соборе. Церковь ютилась под холмом рядом с вонючей пристанью, и захаживали туда лишь бедняки, портовые крысы, шлюхи и простые матросы. Богатые купцы и капитаны предпочитали славить Господа в церквах посолиднее.

Юный священник трудился без устали, надеясь, что его рвение не останется незамеченным и позволит ему получить назначение в богатый приход. Забыв о себе, он усердно выкорчевывал грех везде, где мог, не гнушался совершать обряды у вонючих постелей бедняков, взывал к пьяницам и падшим женщинам. Наивный, он все еще верил, что Господь и епископ со временем вознаградят его рвение, даровав ему место, где можно в полной мере проявить таланты и знания.

Зофиил замер, словно услышал какой-то звук. Вжавшись спиной в твердый гранит, он тревожно всматривался во тьму. Фокусник словно хотел раствориться в тени, которую отбрасывал камень, бесследно исчезнуть, как тот кусочек черного мрамора, но, хотя тень скрывала его тело, она не могла притушить блеск глаз. Поймав свет костра, белки вспыхнули, и мы увидели насмерть перепуганного человека. Его расширенные от ужаса глаза сверкнули, словно отбеленные временем кости, при свете луны.

Осмонд еще раз наполнил стакан, и, прежде чем снова приступить к рассказу, Зофиил отхлебнул изрядный глоток.

— И вот однажды случилось чудо. Стояла лютая зима, снег замел все вокруг, и, чтобы войти в гавань, корабли были вынуждены пробивать ледяную корку. Священник служил уже третью службу за день. В церкви собралась горстка стариков и нищих — их привела сюда не набожность, а желание погреться. Как ни студен был воздух в церкви, все же внутри было теплее, чем снаружи. Внезапно дверь с грохотом отворилась и в церковь вбежала женщина. На руках ее лежал мертвый ребенок. Мальчик провалился под лед и захлебнулся ледяной водой. Бедная мать умоляла священника помолиться за сына. Все понимали, что молитвой здесь не поможешь, но обезумевшая от горя женщина настаивала, и священник взял ребенка на руки, чтобы отнести в ризницу. По пути он споткнулся и выронил ребенка, а сам упал сверху. Толчок или вес его тела стали тому виной, но легкие ребенка вытолкнули жидкость, и, когда священник склонился над ним, мальчик закашлялся. Он вынес ребенка в церковь, и мать с радостью встретила воскресшего сына. Никто не видел, как священник упал; он даже не успел рассказать, что случилось, потому что все заголосили, что святой человек помолился над мертвым мальчиком и тот ожил.

Весть о чуде разошлась по городу, и толпы страждущих повалили в богом забытую церковь, но теперь это были не только жалкие бедняки, но и зажиточные горожане. Они приглашали священника в свои дома, чтобы он возложил руки на их болящих родственников, и щедро вознаграждали его за труды.

— Священник и вправду исцелял больных? — перебила Адела.

Зофиил горько усмехнулся.

— Чудеса что убийства: постепенно входишь во вкус. Однако исцелять болящих и воскрешать мертвых — не одно и то же. Людям нужна драма, они любят красивые жесты. Невежественной толпе нравятся пышные процессии и представления, они воплощают для них славу и величие Божье. Кому нужен скромный священник, смиренно возлагающий руки на болящего? Нет, им подавай пот и кровь. Корчись и стони, сделай вид, будто вытащил из головы больного камень — причину болей. Неси всякую околесицу, чтобы они не затребовали свои денежки назад, а потом предъяви им окровавленный кусок мяса и возгласи: «Вот это я извлек из твоего живота!»

Родриго возмущенно замотал головой.

— И ты еще называешь камлота лжецом за то, что он продает фальшивые реликвии!

— Я никого не принуждал верить в то, что считал ложью! Как ты не понимаешь? Я действительно исцелял их! Да, я разыгрывал представления, но врачевали больных мои руки. Господь являл чрез меня свою силу! Я понял, что избран, когда утонувший ребенок ожил! Господь выбрал меня за чистоту моих помыслов. Я это заслужил!

— И что же случилось потом?

— Девица. Глупая маленькая шлюшка и ее мамаша. Младшая дочка богатых родителей. Ей было лет четырнадцать. Избалованная и испорченная, она отказывалась есть, выплевывала то, что ее заставляли проглатывать, и целыми днями лежала в постели, тупо уставясь в потолок. Бывали у нее и судороги, правда нечасто, но родители испугались, что из-за них дочку никто не возьмет замуж. Когда лекари признали свое поражение, решили позвать меня. Я возложил на девицу руки и провозгласил ее здоровой, но в ту же ночь у нее случился припадок хуже прежних.

Поскольку девица отказывалась признать себя исцеленной, я заподозрил, что виной тому какой-то мучительный грех. Я обследовал ее наедине и вынудил признаться, что она трогает себя в срамных местах, чтобы возбудиться. Я велел ей прекратить, и она поклялась. Только она лгала мне, потому что припадки продолжались. Тогда я исповедал девицу и наложил на нее епитимью, но и это не помогло. Чтобы унять ее похоть, я раздел ее и выпорол розгой. Однако девица так упорствовала в своем грехе, что ее похоть перекинулась на меня. Мне стало сниться ее тело. Ее лицо вторгалось в мои молитвы. Я понимал, что девица пытается меня соблазнить. Я обрабатывал ее розгой, но еще усерднее, до крови, сек розгой себя самого, изнурял плоть постами, не спал, носил на поясе железные шипы — все было бессильно против нее!

Девица не выздоравливала, и по городу поползли слухи, что я утратил свой дар целителя. Священники, позавидовавшие моему успеху, шептались, что виной тому тяжкий грех, который я скрываю. Однажды в церковь влетела мать девицы и обвинила меня во лжи и кое в чем похуже, грозя обо всем рассказать мужу.

Костяшки пальцев Зофиила побелели, и в свете костра блеснула рукоять ножа, которую он сжимал.

— Я поклялся ей кровью Христовой, что не виновен в растлении дочери. Как ни тщилась девица соблазнить меня, я остался верен обету и сохранил себя в чистоте. Но в тот день, когда эта женщина выкрикивала свои обвинения в моей церкви, я понял, что Господь оставил меня и я не смогу защититься от ее лжи. Я понимал, что меня ждет. Позорное заключение под стражу и суд. Я мог требовать церковного суда, но за надругательство над дочерью богатого и влиятельного горожанина меня бы не помиловали. Что я мог привести в свое оправдание? Лишь мое слово против ее. И зачем только я оставался с нею наедине?