— Если ты про Аделу, то я не влюблен в нее, она для меня просто друг.

С каким простодушием Жофре угодил прямо в ловушку, которую расставил ему Зофиил!

— Нисколько не сомневаюсь, что юбки тебя не волнуют. Говорят, некоторые мужчины предпочитают курочкам петушков. Лично я нахожу подобную распущенность отвратительной. Впрочем, на сей раз ничего у тебя не выйдет — этот петушок окольцован. И как только ты со своим учителем умудряешься...

Внезапно поняв, к чему клонит Зофиил, Жофре вспыхнул и бросился на него с кулаками.

Фокусник ловко увернулся от удара. Пришлось мне встать между ними.

— Жофре, неужели ты не видишь, что он тебя дразнит? Ступай и обрати свой гнев на дичь, хоть какая-то выйдет польза! Вот, бери плащ!

Когда подталкиваемый мною Жофре уже стоял на пороге, Зофиил крикнул:

— Теперь твой дружок Осмонд вряд ли скинет перед тобой одежду. Не удалось с петушком, попытай счастья с лебедем! Уверен, он не откажет: спорим, уродцу редко перепадает и такое.

У меня руки чесались заехать Зофиилу в глаз, но вместо этого пришлось употребить все силы, чтоб удержать Жофре.

Полмешка буковых орехов, лещины и желудей — вот и вся моя добыча за день неустанных блужданий по лесу. Несколько часов пришлось топать по грязи, обходя угодья лесных кабанов, успевших хорошенько перекопать дерн в поисках пищи. Требовалась уйма времени, чтобы очистить скорлупу буковых орехов, чему мы и посвящали долгие зимние вечера, собираясь высушить и перетереть ядра в муку, если, конечно, не сгрызем их раньше.

К моему удивлению, дверь оказалась не заперта. Из склепа раздавался голос Сигнуса, который забавлял Аделу очередной историей. Они сидели рядом с жаровней, и при моем появлении лица их просветлели.

— Еще не началось?

Она покачала головой.

— Всему свое время. Радуйся отдыху, пока можно. Когда ребенок появится, у тебя не будет ни одной свободной минуты.

Сигнус встал и накинул на плечи пурпурный плащ.

— Если составишь Аделе компанию, я проведаю Ксанф.

— А я запру за тобой. Если Зофиил обнаружит, что часовня не заперта и его драгоценные ящики остались без присмотра, добра не жди.

Сигнус ударил себя ладонью по губам.

— Это я виноват! Так вот почему ты вошел! Я думал о своем, а тут еще Адела позвала...

При виде его перепуганного лица мне с трудом удалось удержаться от смеха.

— Хорошо еще, что все обошлось, но на твоем месте я бы не стал упоминать об этой оплошности при Зофииле, если не хочешь, чтобы он снова привязал тебя к фургону.

И все же на душе у меня было тревожно. Не мешало бы от греха подальше проверить чертовы ящики.

Они громоздились в углу. Вонь морских трав, горечь смирны и алоэ успели пропитать комнату. Знакомый запах уже не смущал меня. Память неизменно возвращалась к тем временам, когда слуги привезли домой голову брата.

После падения Акры прошло несколько месяцев. Все это время мы ничего не знали о его судьбе. Наверняка сейчас он на пути домой, говорили мы друг другу, и путь тот не близок.

Его могли ранить, но он непременно поправится и вскоре приковыляет к родному порогу.

Брат вернулся, когда мы меньше всего его ждали. Надежда жила в нас до тех пор, пока мы не собрались в покоях отца, не увидели на столе шкатулку и не почуяли запах.

Мне потребовалось время, чтобы узнать его. Лицо сморщилось и потемнело, словно выделанная кожа. Ресницы и бороду тронула седина. Губы скривились в жуткой ухмылке, обнажив зубы. Глаза были плотно зажмурены, словно в последний свой миг брат увидел нечто ужасное и не смог вынести зрелища. И все-таки мне не верилось — до тех пор, пока в глаза не бросился след от укуса. Когда брат был еще ребенком, гончая цапнула его за левое ухо. Неужели в самом конце от нас остаются лишь шрамы?

Отец сжимал голову сына обеими руками, словно брат снова был мальчишкой, стоящим на коленях, ожидая его благословения. Отец не плакал. «Теперь я могу похоронить моего сына». Вот и все, что он сказал.

О, как проклинали их люди! Как честили рыцарей за то, что те дрогнули! И пусть Иерусалим пал много лет назад, пока мы удерживали Акру, все верили, что когда-нибудь нам снова удастся захватить Святую землю. После падения Акры последняя надежда умерла, а люди не прощают тех, кто лишает их надежды.

Мой отец был среди тех, кто называл бежавших рыцарей предателями Господа и короля. «Уж лучше увидеть моего сына на щите, чем среди трусов», — говорил он. Мы умоляли его не произносить вслух таких страшных слов, но отец был непреклонен.

Неужели слова и вправду убивают? Куда они исчезают после того, как произнесены? Улетают по ветру, словно семена? «Никогда не говори дурного, — учила меня нянька, — юркие демоны только и ждут плохих слов, чтобы напитать их ядом свои стрелы». Отец неосторожно пожелал смерти сыну и вот мой брат мертв.

Встревоженный голос Аделы заставил меня очнуться от грез.

Кажется, все ящики были на месте. Только бы Зофиил не проведал о том, что Сигнус не запер дверь! Косые солнечные лучи падали на пол. Мы не стали выметать пыль, скопившуюся с тех пор, как строители оставили часовню — все равно каждый день таскали грязь на подошвах башмаков. Внезапно мне в глаза бросились следы на полу. Кто-то выдвинул и снова задвинул ящики на место, оставив на полу веерообразные разводы. Наверняка Зофиил сам копался в них перед тем, как отправиться на рыбалку. Он постоянно проверял содержимое ящиков. Мне стоило усилий не поддаться искушению и не заглянуть внутрь. Снаружи раздались шаги и голоса. Осмонд и Наригорм вернулись с охоты. Пришлось идти отпирать.

К ужину Жофре не вернулся. Никто из нас не видел его в течение дня. Зофиил заявил, что раз Жофре не внес в общий котел даже ощипанного воробья, то и ужин ему оставлять не надо. Ни Родриго, ни сердобольная Адела не осмелились возражать. К тому же мы так оголодали, что у нас не хватило бы воли удержаться и не съесть долю Жофре.

К ночи похолодало. Забив жаровню дровами, мы сгрудились вокруг. Подмокшие сучья давали больше дыма, чем жара. С наступлением ночи река возвысила голос. Иногда мы слышали, как ветки или другой мусор, который нес поток, царапают фундамент. Когда основание часовни с грохотом задевали камни побольше, казалось, будто громадный зверь вгрызается в стены, силясь прорваться внутрь.

Мы уже приготовились провести в часовне еще одну промозглую ночь, когда раздался знакомый звук. Как бы часто вы ни слышали волчий вой, по коже всякий раз бежит холодок, а сердце уходит в пятки. Адела вскрикнула, Зофиил и Родриго вскочили.

— Дверь на замке? — резко бросил Зофиил. — Никто не выходил после того, как я ее запер?

Он подозрительно огляделся, словно кто-то из нас замышлял тайком от него впустить волка в часовню.

— Снаружи Жофре, — сказал Родриго. — Что, если он как раз возвращается сюда? Вой раздается с той стороны реки. Сможет ли Жофре в одиночку выстоять против волка?

— Ты прав, пьяному нелегко справиться со зверем, — ухмыльнулся Зофиил. — Когда наш юный друг надерется, ему не отбиться даже от кролика, замыслившего грабеж!

Казалось, мысль эта доставила Зофиилу изрядное удовольствие.

— Значит, ты пойдешь со мной искать его?

Неужели Родриго хоть на миг мог поверить, что Зофиил ответит согласием?

— Ты всерьез думаешь, что я пожертвую ночным сном ради пьянчуги и содомита? Да я только обрадуюсь, если его сожрут волки!

Руки Зофиила заметно дрожали. Подозреваю, что виной тому был не только гнев и отвращение к Жофре, но и страх оказаться за стенами часовни, где во тьме рыскал зверь.

Вой раздался снова. Мы замерли. Адела съежилась, со страхом поглядывая вверх, словно зверь мог запрыгнуть в окно. Осмонд крепко обнял жену. На сей раз даже он не стал бы утверждать, что воет собака.

— Волки охраняют тропы мертвых, — раздался голос Наригорм.

Внутри у меня похолодело. Наригорм свернулась калачиком на самой границе света от жаровни. Тело и лицо оставались в тени, а руки, освещенные огнем, перебирали руны. Перед девочкой лежали не все они, а только три, и ничего больше: ни ракушек, ни трав, ни перышек. Мне не раз доводилось наблюдать, как Наригорм гадает по рунам, — три руны означали вопрос. Простой вопрос, ответ на который может оказаться не таким уж простым. Интересно, волк был вопросом или ответом?