Незаметно он очутился на Троицком мосту. Долго глядел Гайвазовский на Петропавловскую крепость, которую еще так недавно срисовывал для Таннера. В памяти пронеслись обрывки разговоров, услышанных им в Петербурге, когда он только сюда приехал, об этой страшной цитадели, где цари мучали в заточении своих узников. И неожиданно порвались какие-то путы. Пришло ощущение внутренней свободы и ясное понимание, что он, впавший в царскую немилость юный художник, обрел расположение, любовь истинных сынов отечества, и среди них ему улыбалось на всю жизнь доброе лицо дедушки Крылова.

Кончилась осень, прошла зима, снова наступила весна, а над Гайвазовским все тяготела царская немилость. Нашлись малодушные среди тех, кто раньше хвалил Гайвазовского. Они громко заявляли, что знать ничего не знали, ведать ничего не ведали и никогда в глаза не видели его картины на выставке.

Президент Академии художеств Оленин по-прежнему не решался ходатайствовать за попавшего в опалу академиста: он боялся, что одно напоминание о нем императору может навлечь на молодого художника новую беду.

Тяжелые испытания выпали на долю начинающего свой путь художника. Ничто не могло отвлечь Гайвазовского от постоянных горьких дум. Юноша чувствовал себя затерянным в огромном Санкт-Петербурге. Даже весеннее яркое солнце и легкие, тающие в лазури облачка не радовали его. Настроение у него было уныло, и ему даже хотелось, чтобы скучные серые облака опять заволокли небо. Блеск солнца был теперь для него нестерпим, потому что будил воспоминания о былом счастье. А воспоминания о прошлых безмятежных днях, когда он мог спокойно отдаваться любимой живописи, еще больше терзали его ум и душу. Одно утешение было у измученного юноши: воспоминание о свидании с Крыловым и горячее сочувствие друзей.

Однажды вечером, когда Гайвазовский был в особенно мрачном настроении, к нему ворвался Штернберг с торжествующим криком:

— Наша взяла! Француз получил по заслугам!

Охватив друга руками, Вася закружил его по комнате.

Прошло несколько минут, пока Штернберг немного успокоился и смог сообщить Гайвазовскому важные новости.

Штернберг часто бывал в доме богатого помещика Григория Степановича Тарновского. Тарновский выдавал себя за знатока и покровителя искусств, любил приглашать в свое малороссийское имение Качановку поэтов, художников, музыкантов. Вася Штернберг лето проводил у него в Качановке и привозил оттуда превосходные акварели на темы из сельского быта. В Петербурге Штернберг тоже часто посещал дом этого мецената. Тарновский был знаком со многими влиятельными людьми. Он раньше многих других узнавал придворные новости.

На этот раз Штернберг слышал у Тарновских, что Таннер в последнее время слишком зазнался от посыпавшихся на него царских милостей и начал держать себя высокомерно и дерзко даже с лицами, близкими ко двору. Оскорбленные царедворцы пожаловались министру императорского двора князю Волконскому, и тот доложил обо всем царю. Николай I разгневался и приказал передать Таннеру свое повеление — удалиться из России.

Прошло еще несколько дней, и царская опала для Гайвазовского кончилась. Произошло это так. Один из профессоров Академии художеств, Александр Иванович Зауэрвейд, славившийся как художник-баталист,[18] давал уроки рисования во дворце детям царя. Иногда на этих уроках присутствовал сам император. Николай I больше всего любил картины батального содержания и даже сам пытался рисовать. Зауэрвейд учил царя писать фигуры военных и лошадей. Николай I брал с собою профессора Зауэрвейда в загородные дворцы, где находилось множество пейзажей старинных мастеров. Там царь неумелой рукой пририсовывал к этим пейзажам целые группы пехотинцев и кавалеристов. Почтенный художник вынужден был присутствовать в те тягостные для него часы, когда царствующий солдафон портил своей мазней ценнейшие художественные произведения.

Зауэрвейд был человек со вкусом. Он сразу разглядел необычайное дарование юного Гайвазовского, полюбил его и предсказывал ему великую будущность. Таннера же невзлюбил за его высокомерное обращение с русскими художниками, профессорами академии. После случая с Гайвазовским Зауэрвейд возненавидел Таннера.

В тот же день, когда по Петербургу разнеслась весть о том, что французу предложено оставить Россию и уехать за границу, профессор Зауэрвейд после уроков в царском дворце решил заступиться перед царем за академиста Гайвазовского. Царь гневно нахмурился при одном лишь упоминании имени юного художника.

Честный профессор вздрогнул, но преодолев страх, продолжал:

— Хотя Таннер и отозвался о Гайвазовском как о человеке неблагодарном и вообще описал его вашему величеству черными красками, но мы, профессора императорской академии, справедливо относимся к нашим ученикам.

Глаза царя метнули молнию: он не терпел, когда хоть в чем-нибудь шли против его воли.

Зауэрвейд, чувствуя, что он все равно пропал и перед ним разверзается пропасть, махнул мысленно на все рукой и твердо закончил:

— Ваше величество, юноша неповинен ни в чем. Он не нарушил законной субординации, писать картину для выставки ему повелел его главный начальник — сам президент императорской академии художеств.

Царь неожиданно успокоился. Бесстрашие академического профессора его удивило и даже слегка развлекло: не очень часто приходилось ему выслушивать прямые ответы. Притом последние слова Зауэрвейда его даже обрадовали. Они подтверждали, что юный академист ничем не нарушил субординации, а лишь выполнил приказание президента академии. Император подумал и о том, что придворные, оскорбленные Таннером, будут довольны, если он сменит гнев на милость к академисту Гайвазовскому, пострадавшему из-за француза, и в обществе начнут говорить о его справедливости. Николай находил, что весьма полезно для государства, когда подданные восхищаются добротой и справедливостью монарха.

Быстро сообразив, что вся эта история с Гайвазовским может обернуться в его пользу, царь с милостивой улыбкой обратился к Зауэрвейду:

— Зачем же ты раньше мне этого не сказал?

— Ваше величество, — простодушно отвечал профессор, безмерно обрадованный внезапной переменой в настроении императора и сразу воспрянувший духом, — во время бури маленьким лодочкам не безопасно приближаться к линейному кораблю, да еще к стопушечному… в тихую же погоду — можно!

— Ты вечно со своими прибаутками! — рассмеялся царь. — Завтра же ты представишь мне картину Гайвазовского, снятую с выставки.

Счастливый Зауэрвейд поспешил в академию. Ему хотелось поскорее обрадовать опального художника.

На другой день в академии только и говорили, что о защите Гайвазовского профессором Зауэрвейдом перед императором.

Гайвазовский, наконец, вздохнул свободно после стольких месяцев несчастья и испытаний.

Скоро стало известно, что Николай I одобрил его картину и велел выдать молодому художнику денежное вознаграждение.

И хотя все окончилось благополучно в его судьбе, про себя юноша решил остерегаться впредь не только царской немилости, но и царских милостей.