Тот пребывал в отличном расположении духа. Этот человек очень любил свою работу. По давней привычке, приступив к делу, он бормотал под нос какое-нибудь стихотворение из тех, что сохранила его память с гимназических лет. Дальше третьего класса чрезмерно резвый мальчуган не поднялся, поэтому стихов запомнил немного, но превосходно обходился и этим скромным репертуаром.

Залезая на дерево, он шептал: «У лукоморья дуб зеленый».

Распутывая бечеву: «Златая цепь на дубе том».

«Златая цепь» с тихим шелестом рассекла воздух, железный крюк зацепился за кромку стены. Без лязга, без скрежета — крюк был в чехле из прорезиненной ткани.

С ловкостью акробата «волкодав» перелез по веревке с дуба на стену, распластался там и стал изучать обстановку.

Его взору открылся чудесный сад: пальмы, благоуханные тропические кусты, клумбы, стеклянные оранжереи. Но флора агента не заинтересовала. Повертев головой, он определил местоположение часовых. Один прохаживался у входа в дом. Второй стоял у ворот.

«И днем и ночью кот ученый всё ходит по цепи кругом», — прошептал грузин и, пригнувшись, беззвучно пробежал по стене налево.

«…Идет направо — песнь заводит, налево — сказку говорит…»

Остановился над воротами, примерился, прыгнул сверху точно на плечи дозорному. Короткий удар кулаком, в котором зажата свинчатка.

«Там тишина, там леший бродит…»

Охранник, дежуривший у дверей виллы, что-то услышал.

— Cosa c'e, Gino?[24]

Держа карабин наготове, осторожно двинулся по аллее к воротам. Прижавшийся к мохнатому стволу пальмы агент вынул метательный нож, взвесил на руке и с сожалением спрятал обратно. Губы Никашидзе были плотно сжаты. Лира временно умолкла.

Картинка 15

— Gino! Gino! — всё громче звал часовой. Лязгнул затвор.

Больше ждать было нельзя.

Скакнув из засады, агент ударил охранника в висок, подхватил тело, аккуратно уложил на дорожку.

Прежде чем открыть ворота, щедро полил засов маслом из бутылочки.

Соратников Никашидзе приветствовал словами:

— «И тридцать витязей прекрасных чредой из вод выходят ясных…»

В приоткрывшуюся щель нырнул Лютиков, за ним протиснулся Булошников. У него настроение тоже было отменное.

— Господи, отвык в штанах ходить, — хихикнул богатырь.

Грузин посоветовал:

— А ты сними.

Посмеиваясь, агенты перебежали к дому. Сзади враскачку шествовал Лютиков.

Все ставни первого этажа были закрыты, но сквозь жалюзи просачивался свет — охрана бодрствовала. Потрогали дверь — на замке.

— «Избушка там на курьих ножках стоит без окон, без дверей», — почесал затылок Никашидзе.

А в ресторане «Гранд-отеля», испепеляя взглядом ненавистного итальянца, Алеша в эту самую минуту пел про отраду, что живет в высоком терему, куда нет ходу никому.

На словах: «Я знаю, у красотки есть сторож у крыльца, но он не загородит дорогу молодца» — Клара испуганно схватилась за сердце и помотала головкой.

Романов зловеще усмехнулся. Дела соперника были плохи.

Бравому Никашидзе пришла в голову отличная идея.

— Джино! Джино! — заорал он во всю глотку, стараясь произносить непонятное слово в точности, как часовой.

Черт знает, что оно значило. Может «шухер!», а может просто «Эй, ты чего?».

Так или иначе, сработало.

Дверь приоткрылась, высунулась усатая башка, сердито что-то крикнула в темноту. Вероятно: «Какого беса ты разорался?»

Было очень удобно взять болвана сбоку двумя пальцами за кадык, выдернуть из дверного проема и швырнуть со ступенек вниз, ну а там клиента принял Васька Булошников. Кулачина у него — никакой свинчатки не надо.

Ничего так получилось, довольно тихо. А главное, дверь теперь была открыта.

Туда-то Никашидзе и ввинтился.

Богато, но скучно, определил он про себя убранство дома.

Дубовая обшивка, тусклые картинки на стенах, всюду цветы в горшках и кадках. Ну да — ведь Зоммер ботаник, любитель экзотических растений.

Наверх вела лестница с ковром тоскливой расцветки. Никашидзе подумал, что когда ему надоест лихая служба и он женится на богатой невесте, в доме у него всё будет не так. Жить надо ярко, красиво, с блеском, с позолотой. Если ковры, так не черно-бурые, а желтые, красные и голубые.

— Не суйтесь! Не ваша работа! — шикнул он на своих напарников, которым тоже не терпелось попасть в дом.

Еще наделают шуму, черти косолапые.

Никашидзе прислушался.

Откуда это бубнеж доносится?

Ага, из-под лестницы!

Прошуршав каучуковыми подошвами по ковру, «волкодав» замер у приоткрытой дверцы, за которой находилась комната — очевидно, предназначенная для охраны.

Там находились двое. О чем они говорят, Никашидзе понять не мог, но по мелодичности речи догадался, что это итальянский.

Очень осторожно заглянул внутрь.

Один чернявый, рубаха расстегнута на волосатой груди, из-под мышки торчит рукоятка «маузера». Другой наклонился над столом, читает газету. Кобура на поясе, застегнутая. Да хоть бы и расстегнутая, это ничего бы не изменило. Не надо поворачиваться спиной к двери, когда находишься в карауле.

Агент сделал три быстрых шага. Чернявого рубанул ребром левой по уху, второго успокоил ударом свинчатки. Никашидзе одинаково хорошо владел обеими руками.

Посчитал улов. Двое в саду, трое здесь. А всего должно быть шестеро. Где последний?

Специалист по захватам вернулся в прихожую. Позвал шепотом:

— Булка! Сюда!

Ткнул пальцем в сторону каморки. Это было работой Булошникова: еще раз, для верности, стукнуть оглушенных охранников; связать, засунуть кляпы и отнести в сад, к остальным.

Тем временем Никашидзе взлетел по лестнице на второй этаж.

На площадке пустые кресла. Дальше коридор, двери. Одна открыта.

Вот он шестой, голубчик. Сидит, чаечек пьет. Ну-ну, приятного чаепития.

С последним «волкодав» особенно осторожничать не стал. Вошел в дверь спокойно, не крадучись, поглядел охраннику в ошеломленные глаза — и влепил точнехонько между ними.

Отпев всю программу, на второй «бис» Алеша спел «Не уезжай ты, мой голубчик!» — тем более что слушатели, запомнившие эту трогательную песню со вчерашнего дня, просили: «Голюбсик! Голюбсик!»

— «Скажи-и ты мне, скажи-и ты мне, что любишь меня, что любишь меня!» — так убедительно просил певец Клару, что та не выдержала, закивала.

Ее гнусный кавалер давно уже не смотрел в потолок. И вина больше не пил. Он сидел мрачнее тучи, переводя взгляд со своей дамы на солиста и обратно. Почуял что-то. Ну и пусть бесится, упырь ушастый.

Кажется, и Клара, покоренная мастерством певца, забыла об осторожности. Когда он закончил, она вскочила и громче всех захлопала, закричала: «Романов, фора!»

Довольный ходом концерта Козловский кинул взгляд на часы и одобрительно пробурчал:

— Пой, ласточка, пой.

Но лицо солиста вдруг померкло. Клара обнимала поэта за плечо, говорила ему что-то ласковое и гладила по щеке — точно так же, как прошлой ночью Алешу!

О, женщины…

Опустив голову, Романов горько-горько запел:

— «Зачем, зачем тебя я встретил, зачем тебя я полюбил…»

Последний боец гарнизона был сражен. Все шестеро, бережно спеленутые Булошниковым, лежали рядком в саду, близ оранжереи.

— Чисто младенчики, — по-бабьи подперев щеку, сказал Василий, полюбовался результатом своей работы и поспешил назад в дом.

Там сосредоточенный Лютиков доставал из сумки орудия своего утонченного мастерства: сверла, молоточки, отверточки. Каждый инструмент был любовно завернут в бархоточку.

Наверх идти было рано — Никашидзе позовет, когда надо.