— Стервятники чёртовы!

Тишина. Тяжёлые удары сердца. Лежу на чём-то мягком. Темнота. Стук сердца. Из туманного безмолвия выплывает чьё-то лицо, подёрнутое скрытой в глубине болью. Глаза, полные жалости смотрят на меня. Я его знаю. Анатолий.

— Господи… Я не могу поверить. Что они с тобой сделали…

— …

— Коля, отряд — что с ними?

— Они… все…

Проваливаюсь в пучину. Сознание вертолётит. Когда приоткрываю глаз, вижу обшарпанный потолок неизвестного помещения. По телу пробегает волна адской боли. Организм выбрасывает наружу через рот порцию крови. Тело агонизирует.

— Скорей сюда, у него припадок!

Надо мной склоняется ещё кто-то. Седой. В очках. Я его не знаю. В ноге кольнуло. Несколько человек держат меня за руки и за ноги. Чувствую, как по игле в меня вливается жидкость. Яд в малой дозе. Но от него всё тело расслабляется. Мускулы немеют. Мозг заволакивет пелена спокойствия и безразличия. Проваливаюсь в дрёму…

Бог-громовержец бьёт своим огромным молотом по каменной наковальне мозга.

Их целая туча. Сотня, не меньше. Наполовину обугленный труп жуткого существа поднимается с пола. Налитые кровью глаза впиваются в меня. Высокие стены дрожат, покрываясь мелкими трещинами. С потолка сыпятся куски бетона, арматура и целые плиты. Огромное здание вокруг меня целиком осыпается в прах. Мы остаёмся под звёздным небом. Я и мертвец. Сейчас он один, но, клянусь, секунду назад их было не меньше сотни! Небо затягивает чёрными тучами. Первые капли падают на лицо. Я чувствую на губах привкус крови. Когтистая лапа перекрывает мне кислород. Ливень хлещет по земле. Вместо воды — кислотная кровь… Красные глаза пожирают меня взглядом. Нечем дышать. Смрадное дыхание, бьющее прямо в мозг… Сознание пылает огнём. Дышать нечем. Ноги отрываются от земли. Система нежизнеспособна…

Открываю глаз. Солнечные зайчики пляшут на стенах. Белая комната. После всей этой разрухи — невероятный контраст. Где-то рядом пиликает в такт сердцебиению аппаратура. Надо мной склонилось миловидное лицо медсестры. Улыбка — впервые за, казалось, долгие годы. Расслабляла. Загипсованной рукой провёл по лицу. Всё в бинтах. Это сон… Или? Из чёрных глубин сознания приходит мысль — всё вокруг — фикция. Всё это ненатурально, фальшиво. Я всё так же в объятиях смерти. Внутренняя волна отчаяния перекрывает внешнюю умиротворяющую обстановку. Я принёс каплю безысходности в это море спокойствия. Освободите меня! Это всё — лишь сон, жалкое подобие реальности!

— Прошу вас, успокойтесь! Всё хорошо!

Уже не действует. Агония началась.

— Кто-нибудь! Все сюда, на помощь!

Поздно. Тело сотрясают разряды электричества. Вы все — выдумка! Порождение фантазии. Я всё там же, среди моря отчаяния… В палату, привлечённые шумом, вламываются два санитара. И тут я не выдерживаю.

Крик. Содержание не важно. Важен род воздействия. Проникающий. Разрывающий. Выжигающий. Один из них пытается держать мои ноги, прижав к койке. Другой, тот, что держит руки, хватается за голову и с криком падает на пол. Процесс пошёл. Это уже неконтролируемо. Стёкла в окнах и зеркало у двери покрываются сеткой мелких трещин. Медсестра, с трудом поднимаясь с пола, стоя на коленях у медицинского столика, пытается наполнить шприц из ампулы. Аппаратура в комнате, слегка поискрив, выключается, выдав в атмосферу изрядную порцию едкого дыма. Санитар у ног сгибается, как под порывом сильного ветра. Лицо покраснело. Вены на висках опасно вздуты. Но — держит, не отпускает. Возможно, он и спас всех нас. А также медсестра, вколовшая мне транквилизатор. Это длилось ещё несколько секунд, а потом всё вокруг начало медленно плыть. На душе улеглось. Стало как-то спокойней. Рядом с кроватью двое медиков приводили в чувство третьего. В палату кто-то влетел и ахнул. Краска на стенах была вся испещерена сеткой мелких трещин. Ударом своего сознания я выбил стёкла в комнате. И — как мне рассказали потом — сжёг всю электронику на этаже.

За окнами без стёкол разгорался сентябрь. Здесь, в километрах от Зоны, ещё вовсю полыхало лето. Жаркое, знойное. На деревьях у нашего корпуса радостно голосили мелкие пичуги. Здесь вовсю кипела жизнь. И люди, люди — были совершенно другие. Ласковое солнышко приятно припекало кожу прикрытых век. Возбуждённые голоса медиков постепенно сливались в один неразборчивый гул. Веки тяжелели, под действием вещества я медленно уходил за кулисы внешнего мира. Однако, теперь было не страшно. Теперь было хорошо и спокойно. Даже немного радостно — насколько того позволял транквилизатор. В полусонном состоянии размышлял, что будет дальше. В тумбочке рядом с кроватью, в верхнем ящике, лежала пара жетонов и ещё, кое-что, что сейчас мерно пульсировало в такт моему сердцу. Да, конечно. Впереди ещё много интересного. Впереди мой рассказ о зоне, фото в прессе, интервью и съёмки. Грандиозное и необъятное.

_2007–2009

Говорят, на земле не было зла, пока люди не придумали добро. До того момента, как стали разделять свет и тьму, всё было едино. Но появилось добро — то, что правильно, и соблазн быть не таким, как прочие возобладал. Чаша весов склонилась не в ту сторону, и появилось зло.

Но разве всё так однозначно? Разве мы можем сказать: вот это добро, а вот это зло? Разве так просто найти границу между двумя крайностями? Порой кажется, что добро и зло это практически одно и то же но показанное с другого ракурса.

Как, например, оценить поступок врача, который ввёл яд неизлечимо больному человеку. Сделал ли он добро, прервав муки больного, или совершил зло, отняв жизнь.

По сути, вся человеческая жизнь — это путь через мост над пропастью — отклонись вправо, туда, где добро, и ты сорвешься вниз — влево, и исход будет аналогичным…

А кто-то, стоящий по ту сторону ущелья так и норовит столкнуть вас с пути…

Зона живёт по законам джунглей — выживает сильнейший, но каждый сам находит для себя допустимый баланс доброты и жестокости. Такие люди собираются в кланы, устанавливают правила и законы, по которым живут. Для них эти правила — страховочный трос, но поможет ли он, когда мост качнётся?…

Это было зимой прошлого года. Он помнил даже дату и время, когда это произошло. Помнил, какой была погода — впервые за всё время существования зоны, над ней кружили хлопья сырого снега, и дул пронизывающий ветер. Не спасал от него ни тёплый свитер, ни шапка, ни даже теплые сапоги, которые Макс выменял у Сидоровича на артефакт «Слюда».

Было холодно. Приклад автомата обжигал ладони, а пальцы уже ничего не чувствовали.

Под маску набился снег, мешая обзору. Да и какой мог быть обзор, когда в трёх метрах перед ним уже ничего нельзя было разглядеть.

Макс Зверев тогда подумал, что самая страшная смерть — остаться истекать кровью на снегу, посреди дикой территории. Лучше бы он остался.

Обрывки воспоминаний вновь начинали выстраиваться в цельную картину, и из них складывались чувства — страх, боль, злость. Без воспоминаний того дня он бы чувствовал злость и страх совсем по другому, как боятся войны люди, никогда не бывавшие в бою.

Там, под пронизывающим ветром, он ждал приказа командира группы, и думал, что нет ничего хуже.

Он ошибался. Зверев понял это когда где-то вдалеке вскрикнул один из его попутчиков. Крик оборвался на высокой ноте, и набатом застучал пистолет-пулемёт.

— Грех! — Рявкнул Макс, сам удивляясь громкости своего голоса. — В ружьё!

Под слоем мокрого снега зашевелились замерзшие люди, и один за другим в пустоту выпалили два автомата. Но в кого они могли попасть при такой-то погоде?