Было воскресенье, и к чаю пришел Виктор. Риппл забыла беспокойную ночь, забыла то странное, веселое возбуждение, с которым слушала невидимых певцов и закусывала, когда они ужинали. Она только рассказала Виктору, что видела очень странный сон.

– О! Не видела ли моя девочка во сне меня?

– Виктор, мне снилось, что ты умер! Мне снилось, что я вижу твои похороны!

– Это к счастью, любимая! Сны всегда расходятся с действительностью, не правда ли?

– Надеюсь, что так, уверена в этом, – сказала Риппл. Она слегка вздрогнула: они сидели рядом, и он одной рукой обнимал ее. Виктор мертвый? Нельзя себе представить это. Она посмотрела на его свежее, цветущее, пышущее здоровьем лицо; он показался ей воплощением жизни. Она подумала, что умрет сама, если он умрет. Подумать только: увидеть во сне похороны Виктора!

– Похороны во сне означают скорую свадьбу, – сказал он через некоторое время. – Например, нашу.

– О, но это еще будет не так скоро, Виктор.

– К несчастью, это правда. – Лицо его омрачилось. – Как бы я хотел, чтобы время не так долго тянулось! Мне тягостно это ожидание, дорогая Риппл, а тебе?

– Нет, – невинно и откровенно сказала Риппл.

– Нет? – нахмурившись сказал он, не веря своим ушам. – Тебя не тяготит это? То, что мы всегда должны расставаться? Все так неопределенно, и я не знаю, когда все устроится. Что я не могу даже обручиться с тобой, и у нас все еще продолжается «сговор»…

– Но ведь это не только из-за того, что у нас пока нет денег, – напомнила Риппл, – но и потому, что, по мнению родителей, я еще слишком молода.

– Слишком молода! – в отчаянии пробормотал капитан Барр. – Многие девушки выходят замуж в восемнадцать лет. Моя мать вышла замуж в таком возрасте. Ей не было девятнадцати, когда я родился. Подумай, как она была счастлива! Клянусь, дорогая, будь у меня деньги, я бы сразу отправился в Уэльс и переговорил бы с ними относительно того, слишком ли ты молода для замужества. Тебе будет девятнадцать в июне. Мучиться столько времени, когда мы – все друг для друга, когда мы могли бы счастливо жить вместе. Это бессмысленно, Риппл, моя дорогая, любимая девочка!

Риппл не была бы женщиной, если бы не просияла от удовольствия, услышав такие слова из уст возлюбленного. Она чувствовала свою значимость, знала, что ее обожают, что ее желают. Это было изумительно! Ей тоже показалось, что ждать приходится слишком долго.

И все-таки жизнь Риппл была в то время полна. Счастливая жизнь, в которой соединялись труд и любовь, балет и Виктор, дружба и поддержка русских артистов и теплое отношение миссис Барр. Жить в Лондоне было увлекательно и интересно. В провинции у Риппл остался любимый родной дом, от которого она теперь была просто в восторге (как все девушки после того, как покинут родное гнездо). Иногда ей казалось, что у нее есть все и она, Риппл, по-настоящему счастлива.

Однажды, возвращаясь с репетиции, она столкнулась с шумной компанией, спускавшейся со второго этажа. Молодые люди сбегали вниз по лестнице с таким шумом, как будто уголь высыпали в подвал, и Риппл не могла удержаться от смеха. Их было, вероятно, много, они стремительно неслись вниз по ступенькам, смеясь и болтая на ходу, так что не заметили Риппл, которая в своем ржаво-красном пальто спокойно поднималась к себе.

Сначала высокий молодой человек в обычном пальто и серой шляпе, как у Виктора, налетел на нее и чуть не сбил с ног.

– О, простите! – смущенно воскликнул он, снимая шляпу и обнажая гладко причесанную светловолосую голову, и побежал дальше, оглядываясь и восклицая: – Мы должны торопиться, если хотим успеть… скорее, Питер!

Другой, длинноногий юноша, бежал, сильно стуча каблуками, тоже едва не столкнулся с Риппл и тоже пробормотал: – Простите.

Риппл, прижавшись к стене, подумала: «Что будет дальше? Их здесь, кажется, много».

Однако по стуку двери наверху она поняла, что их не так уж много. Знакомый голос весело запел:

Третий молодой человек летел вниз по ступеням, перескакивая через две-три сразу. Прыгая, держась за перила, он тоже почти налетел на девушку, стоявшую в стороне, прежде чем успел ее заметить. И тут, не так как другие, он не воскликнул «Простите!» и не пробежал мимо. Протянув вперед руки, чтобы не столкнуться с Риппл, этот молодой человек быстро взглянул на нее и обхватил ее руками. Она не успела вымолвить слова, как он сердечно, горячо ее поцеловал. Неужели это правда? Не померещилось ли ей это? Прежде чем она успела вырваться, он восторженно воскликнул:

– Риппл! Это Риппл, не правда ли?

Риппл, побледнев, взглянула ему в лицо. У него была слегка загорелая кожа, на голове – плотно сидящий кожаный шлем, какие носят мотоциклисты и гонщики. Риппл, еще не придя в себя от неожиданности, воскликнула в таком же восторге, как и он:

– Стив!

Стив Хендли-Райсер прокричал весело, быстро, словно стуча палкой по перилам:

– Риппл, это поразительно! Не могу остаться сейчас! Нет ни одной свободной минуты. Увижу вас завтра утром. До скорого свидания, Риппл!

Риппл вошла в комнату, села на диван и засмеялась, едва переводя дух, затем она громко сказала:

– Стив! Стив! Как он изменился!

Она нашла его изменившимся. Однако в нем еще много осталось от бывшего товарища ее игр, партнера по теннису, кавалера в танцах, каким был Стив в течение того семестра, когда ему пришлось временно покинуть Чертерскую школу. Он был таким же живым, робким, как-то по-особому симпатичным, так что женщины и дети обращали на него внимание там, где проходили мимо более красивого мужчины. И странно: выражение его лица время от времени менялось, и тогда он казался то спортсменом, то мечтателем, то самым заурядным энергичным молодым человеком. У Стива сохранилась еще любовь к книгам, влечение к поэзии и романам, которым отличался мальчик, обратившийся к Риппл со словами: «Послушай, ты читала сонеты Шекспира? Они замечательные!»

Все эти черты характера в нем остались, но Риппл поначалу не заметила и не почувствовала их. Она только увидела, что Стив уже не так застенчив, больше и охотнее смеется с друзьями, что у него теперь нет времени для чего-либо, кроме специальных журналов. Вдобавок ко всему, он говорил на каком-то новом, непонятном Риппл языке. Стив болтал с приятелями на жаргоне, в котором она могла уловить только отдельные слова: «заставил ее сделать четыре тысячи оборотов… я во второй раз одолел этот холм, она должна была вполне сделать около пяти…». Это были термины его профессии, точно так же, как «арабеск» или «па-де-де» были балетными терминами в речи Риппл.

Когда квартирная хозяйка Риппл говорила ей, что верхний жилец имеет дело с мотоциклами и рискует свернуть себе шею, она имела в виду, что он работает в фирме, производящей мотоциклы, и испытывает их скорость и надежность. Стив разъезжал повсюду, устанавливая рекорды для различных машин на особых подъемах и на специальных дорогах. Он был профессионалом в своем деле.

Время от времени молодой человек появлялся в промасленной тужурке, согнувшись над рулем; затем несся по лестнице к себе в комнату, чтобы принять горячую ванну, переодеться в вечерний костюм и снова отправиться на какую-нибудь вечеринку со своими товарищами, мотоциклистами или авиаторами. Потом он снова преображался в несущуюся вперед массу, облаченную в хаки и прикрепленную к колесам, превращался в машину, в олицетворение стремительного ветра.

То он поглощал закуску и пиво в каком-нибудь сельском кабачке, в двух часах езды от города, то ужинал в «Савойе». Его несмолкающая речь, быстрая, неясная, как отрывистые удары по перилам, взрывы смеха, сливающиеся с поспешными шагами по лестнице; его полузакрытое шлемом лицо, на котором видны были только розовые улыбающиеся губы, запах масла и бензина, веселая манера здороваться – все это создавало впечатление быстроты и изменчивости, полета птицы. Таким видела Риппл в ближайшие недели своего друга детства Стива Хендли-Райсера.