— Не-ет, ты не ханыга, — говорил бывший следователь. — Ты за просто так меня не замочишь, у тебя руки дрожат… хе-х-хе-е…

Был ветреный вечер, тусклая лампочка горела в убогой каморке. Человек, пришедший сюда с желанием убить хозяина, сидел, горбясь, на табуретке. Вдруг он поднялся, распрямился — и нож упал на стол, перед лицом Носова. Тот отпрянул, загородился ладонями.

— Тогда давай — сам меня добей. Охота мне все это кончить, ей-богу…

— Зачем, зачем? — испуганно спросил Носов. — Ты меня на преступление не толкай — не забывай все ж таки, кто я такой!

— Вот это вы и есть: на убийство, на расстрел отправить — с полной радостью, а чтобы самому — извините, никогда! А какая разница?

— Как же, как же! Это ведь государство обязано карать. И специальных держать людей. Как ты можешь об этом судить, необразованный вахлак?!

— Значит, по-человечески никого уж и осудить нельзя? Только через государство?

— Ну, как… Человек — это одно, это мораль. Морально-то я тебя хоть сколько могу судить — да что толку? А вот если государство, карающие органы за шкирку ухватят — тогда и завертишься, завоешь — х-ха-а!..

— Да уж, завоешь… Только хватает-то, судит, приговоры исполняет не государство. Люди это делают. А они все разные. Сегодня один закон на этот счет, завтра другой — а человеку все жить надо. Семья, положение… он и служит. Ему все равно, какой закон применять.

— Не совсем так. Не совсем…

Встречи их перевалили уже на пятый день. Незнакомец уходил на ночь куда-то — и появлялся утром. Сидели, говорили, пили вино. Сам гость пил, правда, немного — это Носов нагружался уж капитально. Ему надоела игра в кошки-мышки: ну чего медлит, мотает душу? Одно бы уж к одному… Но он ходил осторожно, кругами. И сегодня взорвался:

— Я не пойму: какого хрена ты ждешь? Уйди, скройся, ляг на дно куда-нибудь! Ты что — поросенок, что ли, не соображаешь, куда дело катится?

— Все соображаю, не такой дурак… Но посуди: куда я отсюда побегу? По канализационным люкам ночевать? Тут хоть меня, в случае чего, похоронят как человека, а там загнусь — кинут в землю, словно собаку…

И снова был вечер, и было утро.

Горела тусклая лампочка, сочилась вода из ржавых труб.

Вроде бы начало мая выпало удачное: целых три дня отдыха! Однако уже третьего Михаил чувствовал себя неспокойно: все переделано, обо всем переговорено… какого черта! Столько дел на работе. Текут сроки — для них ведь нет выходных и праздников. Еще выпало тяжкое бремя на последний день досуга: решать финансовые проблемы, искать деньги. Их вечно не хватало — у обоих вычитали за кредит, к получке нарастали долги, не успеешь расплатиться с ними — снова надо занимать.

И пришлось идти на самое тяжкое: тащиться к Лилькиным старикам, унижаться, выслушивать нудное зуденье, наказы и попреки, удовлетворять нечистое праздное любопытство — все с благочестивым, покаянным видом. Он выскочил от них бешеным, Лилька боялась даже заговорить с мужем.

Таким же петухом он поскакал следующим утром на службу: ух, берегись! — сейчас полетят клочки по закоулочкам… Но сначала предстояло высидеть совещание, что проводила в бормотовском кабинете сменившая его Анна Степановна Демченко. Петр Сергеич приказом от двадцать девятого апреля был назначен начальником инспекции по личному составу управления.

На место Борьки Вайсбурда прислали старшего лейтенанта Лешку Зенкова, старого кореша.

— Во начальник! — бурчал на совещании у Демченко Коля Хозяшев. — Ушел истинно по-английски, как джентльмен. Не простился толком, ничего…

— А что ему — целоваться с вами на прощанье? — отвечала Анна Степановна. — Сколько вы ему испортили крови с этой Мошонкиной. Может, хоть ко мне лучше станете относиться — нам вроде делить нечего, вместе тут упирались…

— Уважение-то заслужить надо! — назидательно заметил Коля.

— Это я все понимаю, что на вас ничем не угодишь… Остается надеяться на ваше рыцарство, мужчины. Следователи всегда этим отличались. Верно, Анвар Фаридыч? — спросила она заискивающе.

Фаткуллин приосанился. Но вид Аня имела весьма жалкий, терялась.

— Давайте решим теперь, кто будет у нас старшим следователем, займет мою должность. Лучше самим в коллективе выбрать, чем ждать, когда пришлют чужого, верно ведь?

— Это уж да!.. — поддержали ее.

— Кого тогда? Миша у нас, по слухам, уходить собрался… может, ты, Лешик? Тебе ведь нужна капитанская должность.

— Да кто меня утвердит! — сказал Лешка. — Пока снова в доверие к начальству не войду. Да и до срока мне — целый год еще. Так что спешить ни к чему.

— Мне тоже не надо, — заявил Хозяшев. — Мне, как участнику войны, и так звания дают.

— Остаетесь вы, Анвар Фаридыч. Давайте, беритесь… Вы кадр старый, давно на следствии…

— Да, придется, видно! — Фаткуллин развел руками: никуда, мол, не денешься…

— Вот и ладно. И одна должность следователя остается вакантной. Собираются перевести участкового из Ждановского райотдела.

— Не вижу я в этом толку — следователей набирать из участковых и оперов! — поморщился Лешка Зенков. — У них так в натуре одно и остается: хватать да тащить! Да садить: чем больше посадит, чем надольше — тем у него на душе спокойнее.

Анна Степановна вздохнула:

— Что же делать, МВД есть МВД. Система не терпит либерализма. Да и нужен ли он? Ты, Лешка, старый либерал и потатчик, я тебя еще по прежним годам знаю. Не вздумай у нас снова дела пачками прекращать, отдельские показатели портить. Не моргай, сделай выводы, сделай…

— Мне нет нужды делать выводы из чужих указаний. Я работаю так, как считаю нужным. Сам до армии среди шпаны вертелся, знаю, сколь легко в тюрьму попасть — и меня от нее, бывало, случай спасал. А вы одно толмите: садить да садить! Разбираться надо…

— Ох, что мы об этом говорим! Конечно, надо… Закон есть закон, только все равно следует помнить, что мы прежде всего работники милиции, карательные органы… Ну что, будем брать парня? А то есть еще один вариант: у Монина лежит рапорт майора Пелевина, с просьбой перевести его на следственную работу. Он человек грамотный, непьющий. Анвар Фаридыч, вы теперь старший — как мнение?

— По-моему, демагог, да еще и с претензиями, — отрубил капитан. — Сколько он уже мест сменил — нигде не урабатывается. Что у нас в отделении — исправительный дом, что ли? Надо взять крепкого парня, из низов, натаскать его как следует и пусть работает.

— Хорошо… Теперь младшего спросим. Ты, Миша, что скажешь?

Носов вспомнил недавний разговор с Сан Санычем.

— Следственной работы он, конечно, не знает, — сказал он. — Самомнение у него большое. Хотя мужик искренний… И мне кажется, он разуверился во всем в последнее время. Вот и будет тут мучиться, переживать, разводить свои теории. И начнется конфликт. Кто его поймет, поддержит? У нас ведь в отделении все работяги, кому нужны эти вопросы? Впрочем, сами решайте…

— Ладно, закончим эту дискуссию, все ясно. Миша, ты не забыл, что дежуришь сегодня? Мы тебя в праздники не трогали, чтобы ты отдохнул и за командировку, и за то, что в Новый год, Восьмого марта дежурил. А сегодня уж давай. Сейчас оперативка кончится — пойдет снова суматоха… День-то послепраздничный. Так… вот тут мы возбудили несколько дел, я все расписала — берите, кому что…

Она раздала папки.

— А в общем, будем работать, как работали. Упираться… За требования не обижайтесь, а если что сама не знаю — подойду, спрошу, чиниться не стану… Конечно, мне до бормотовских опыта и знаний далеко — но что теперь об этом толковать! Свободны все…

В коридоре Хозяшев сказал Носову:

— Миша, не заскочишь ко мне? Дело одно есть…

Следом зашел Зенков.

— Поздравляю со старшим следователем. Если он на том же уровне, какой я помню, работает — это будет хана, братцы…