— Да зачем все это? Вот моя путевка, напишите на ней: «Был задержан в порядке служебной необходимости с двадцати одного до… двадцати четырех часов». Такой-то. Номер удостоверения. И вам не надо тратиться, и мне хорошо. Тариф оплатят — ну и ладно. А я на себя пару хороших ездок сделаю.
— Н-нет… уж я… не ш-шути с этими делами, шеф…
— Кончай! — Надя наклонилась и выхватила у него деньги. — Сделай человеку, если просит. Жалко тебе? Есть права — значит, надо ими пользоваться. Что, деньги лишние? Где ваша путевка? Давайте, я за него напишу. Я ведь тоже из органов. А он распишется.
Таксист протянул лист, и она стала писать под его диктовку.
— Ну, ты… из органов… — в машине Носова развезло, и язык плохо слушался. — Брось, слышь… это дело…
Проворные женские пальчики влезли во внутренний карман, извлекли удостоверение; глянув номер, она сунула его обратно.
— Ничего-ничего, — шофер хлопал следователя по плечу. — Все нормально. Если, в случае чего, позвонят из нашей конторы — да они не позвонят! — скажите, что так и так, машина была нужна, а зачем — не ихнего ума дело. Во-от… теперь расписаться надо.
— Я распишусь! — сказала Надя. — Видите, какой он, намажет, начеркает еще… вот, держи! Айда, Миша!
Они вылезли наружу. Машина резко, с пробуксовкой, тронула с места, заелозила по льду; пошла, удаляясь огоньками.
— Зачем… зачем ты это сделала?
— Ничего, пускай парень катается. У тебя что, денег лишка?
— З-замолчи! — он топнул ногой, схватил ее за рукав и дернул к себе. Налетев, она толкнула его, и Носов чуть не упал навзничь.
— Что с тобой, Миша? — обиженно спросила выводная. — Мы что, ссориться станем или… ты зачем меня сюда привез, вообще?..
— Да, да… — он нашарил в кармане ключ, вынул его. — Пошли…
Они открыли дверь, зажгли свет. Чужая квартира, чужая обстановка, чужой раздвинутый диван… Хозяин как исчез однажды — так и не появлялся уже два месяца. Пахло пылью, запустением, долгим отсутствием человека. Они разулись и по пыльному полу, оставляя следы, двинулись в комнату. Носов сел на диван, притянул к себе Надю. «Что ты, подожди…» — слабо твердила она. Вдруг резко встала, выключила свет и начала проворно расстегивать и сбрасывать с себя одежду. «Сам-то чего сидишь? Давай быстрей», — услыхал он ее хрипловатый голос. Снял пиджак, приблизился к ней. Раздался звонок; оба крупно вздрогнули и замерли. Михаил пошел к двери, — Надя схватила его: «Не надо, не ходи, что ты, с ума сошел?» — «Видели же, что горел свет… что скрывать!.». — «Кто?» — спросил он, затаив дыхание. «Соседи, откройте». Отомкнул замок, выглянул сквозь узкую полоску. Девочка лет двенадцати, в платье. «Чего тебе?» — «Вам уже неделя как телеграмма пришла, возьмите». Носов выхватил бумажку, кинул на пол, закрылся. «Что там?» — послышался Надин голос. Сама она уже лежала под пыльным одеялом. Носов, однако, все не мог успокоиться: дрожали руки, зябко вздрагивали плечи.
21
В седьмом часу, с первыми автобусами, он заявился домой. Сидя на холодном сиденье, проклинал все, вся, себя в первом числе: надо же было напиться, хороводиться с тюремной девой, ночевать в чужой квартире, заявляться в которую ему ну никак было нельзя… Да еще на путевке у таксиста стоит его фамилия. Дело не в том, что могут вскрыться обстоятельства, при которых она появилась: никто из таксопарка не станет, разумеется, звонить и доискиваться — а то, что парень оправдается теперь за любой километраж, сколько бы ни накатал за ночь — и все деньги на свой карман. А эта, из органов… Хотя — грех особенно жаловаться, она была ничего… Так и осталась там досыпать, сказав, что ключ отдаст после, когда он придет в тюрьму по своим делам. Так он ей и не открыл, что квартира — того самого парня, которого Надя вчера хотела упечь в карцер. И как она естественно приняла их в появление там! Думала, верно, что у него таких квартир даже несколько и он их использует для своих личных или служебных надобностей. Закинула ночью крючок: «Слушай, можно я здесь поживу? Ну, или в другом месте, где ты скажешь. Ты ведь мне поможешь, а?» Наивная девка. Хотя нет, какая тут наивность — ясная и твердая вера, что человеку из органо в на определенной ступеньке лестницы доступно и возможно то, что недоступно и невозможно другим. Зачем ты вообще с ней связался, дурак? Как теперь видеться в следственном изоляторе, разговаривать, ловить ее взгляды, выслушивать претензии?..
Он тихонько прикрыл за собой дверь, снял пальто, ботинки и на цыпочках прошел в комнату. Лилька спала — или притворялась. Тронул ее голову. Она открыла глаза.
— Что, пришел? Ну, отдыхай давай.
— Лиля… Справку эту… на кредит… ты прости. Я не смог… не получилось…
— Хорошо, иди, милый. Иди, отдыхай от своих дел. И не дыши на меня перегаром. И еще… еще хочу сказать тебе… знаешь, кто ты? Обыкновенная сволочь.
— Как… да ты что?!..
— То самое. Уходи же, я сказала! Довольно с меня твоих похождений.
Она кусала губы, чтобы не заплакать, не сорваться в истерику.
— Ну Лиль! Ну прости! — он упал на колени и коснулся лбом пола.
— У-ух, гад! — она встала, пошла и заперлась в ванной. Михаил разделся, не торопясь. Ну виноват, кругом виноват; так и что теперь — убиться, что ли? Нет, не дождетесь. Злоба против всего мира снова вспыхнула в нем. Он подошел к этажерке, стащил с нее томик Бунина, лег на кушетку.
«… И сердце поручика вдруг сжалось такой нежностью, что поручик поспешил закурить и несколько раз прошелся взад и вперед по комнате.
— Странное приключение! — сказал он вслух, смеясь и чувствуя, что на глаза его навертываются слезы. — „Даю вам честное слово, что я совсем не то, что вы могли подумать…“ И уже уехала…»
Он уронил книгу: голова отказывалась принимать текст. Помотал ею, приподнялся на подушке, пригрозил кому-то пальцем:
— Не-ет, врете… Я… папа Мюллер…
И повернулся на бок — так он любил спать. Надо было отдыхать, готовиться снова к работе.
Часть пятая
Над городом разыгралась гроза. Но в каморке как было, так и осталось душно, накурено. Дождь колотил по асфальту, крупно забрызгивая мутный оконный низ, через который в носовское жилище проходил свет. На стене появились потеки.
— Дождь… все прочистит, промоет… а все равно работы будет много.
— Вроде светает, — отозвался собеседник.
Они сидели с утра: Михаил Егорович успел и вздремнуть, а когда проснулся, на столе стояла вторая бутылка. Неизвестный, однако, пил мало: еще в начале их «застолья», когда Носов сделался вдруг криклив, пытался буянить, — он поднялся и резко толкнул его на топчан. Тот ударился затылком о стену и затих, хлопая глазами. Проспавшись немного, он увидал гостя сидящим в той же позе: облокотился на стол, пальцы сплетены.
— А… ха… — захрипел бывший следователь. — Это где я? Не на том еще свете? Вроде нет, обстановка знакомая. Что же ты ждешь — эй, друг!
«Друг» вздрогнул, тяжко поглядел на него.
— Тихо. Не мешай мне.
— Тянешь… удовольствие продляешь, а?
— Дурак ты, хоть и с образованием. Надо было тебя вчера уделать. Теперь не мучился бы.
— Кто?
— Ну, не ты же… А я подумал еще — да он сам скоро умрет. Так пьет — куда с добром!
— Ну и оставь меня. Убирайся! Пил, пью и пить буду. Чего ты блажишь, пугаешь? Не боюсь я тебя. Вот выпил… и не боюсь!
— Дождь-то кончился… — человек встал, через оконный залитый низ глянул на улицу. — Кончился… а гроза не ушла, вон она, сбоку таится. Выйти не хочешь? Идем, хоть проветришься! Проводишь… пора мне идти.
— Когда теперь появишься?
— Завтра… Что, ждать станешь?
— На черта ты мне нужен!
— Так ведь и ты, кроме меня, не нужен никому. Пойдем, пойдем, говорю…
Носов тяжко поднялся, и по каменным ступеням они пошли наверх.
Еще не лило, хоть туча и подходила вплотную. Неизвестный нагнулся, поднял крышку канализационного люка. В этот момент рядом вспыхнуло, и раздирающий удар потряс воздух и дома. «Друг» бросил крышку, отпрыгнул.
