Пришла руководитель практики, преподавательница уголовного процесса, она вела семинары по этому предмету, хотя — Носов понял это потом — не составила в своей жизни ни одного процессуального документа по конкретному уголовному делу, знала все лишь в теории и уж по этой-то теории тянула жилы — будь здоров! Была она моложава, плотна, приземиста, с манерами искушенной в светской жизни дамы. Повела будущих практикантов к кабинету начальника следственного отдела и велела заходить по очереди.

Носов не был ни рохлей, ни шустряком — просто не любил толкотни, очередей, связанного с ними мандража. Притащил стул из «предбанника», небольшого зальчика возле отдела кадров, устроился с книжкою в уголке. Стали выходить прорвавшиеся в первых рядах: они важно, гордо говорили: «В управе». Это обозначало, что их оставили отбывать практику в следственном отделе самого управления. С такими же словами вышел Славка Мухлынин. «Чего сидишь, не заходишь?» — спросил он друга. «Подожду, мне торопиться некуда, Лилька на целый день отпустила».

Носов ждал еще долго и вошел в числе последних. Подполковник в форме, с суровым лицом, объявил ему сразу: «Вы едете на практику в Вершининский райотдел». — «Я хотел бы остаться здесь, в городе». — «Мало ли чего бы вы хотели. Поедете в Вершинино». — «Вы меня поймите, — умоляюще сказал Михаил, обращаясь и к нему, и к даме-преподавательнице, — у меня сейчас жена болеет, у нее мастит, может быть, придется в больницу лечь — а ребенок, мальчишка, маленький еще совсем, пять месяцев всего — ну как я их оставлю? Хоть где-нибудь, хоть в пригороде… ну чего вам стоит?.». — «Почему мы должны вникать в ваши заботы? — брюзгливо произнес начальник отдела. — Вам объявлено решение — будьте любезны подчиниться. Что это будет, если каждый начнет отказываться!»

Тут вступила преподавательница. «Товарищ Носов, а знаете ли вы, — запела она сладким фальшивым голосом прожженной комсомольской функционерки, — что есть такое святое и великое слово: НАДО! НАДО, понимаете? Долг требует, чтобы вы ехали в Вершинино». У него задрожали губы, голова отказывалась верить в то, что происходит. «Что ж… тогда придется идти в другое место. До свиданья!» — он толкнул дверь и вышел. «Товарищ Носов, вернитесь!» — истерически закричала ученая дама. Но он и не подумал. Тут же, возле управления, сел на троллейбус и поехал в университет. Мухин был в деканате, и Михаил с ходу выложил ему, что произошло. Тот посочувствовал и заявил: «Ну и что за беда? Пошли они в баню. Ступай в прокуратуру. Там, правда, деньги не платят… ну, так и что теперь? Сейчас позвоним…»

Через полчаса Носов был уже в прокуратуре области, получил там направление — и практику отбывал в городе. Ни одного дела он самостоятельно не начал и не закончил, только рыскал за всякими справками и актами, допрашивал свидетелей да составлял описи — но, в общем, кое-какое представление о следственной работе получил. А ребята, что распределились «в управу», как тот же Славка Мухлынин, к примеру, недолго там пробыли: их всех растащили между собой следователи, ведущие крупные хозяйственные дела, и они оказались в положении ничтожнейших клерков: сходи туда, съезди сюда, подшей бумаги… Даже допрашивать не доверяли, вдобавок многим все равно пришлось работать в области, в дальних даже районах, на местах совершения хищений; в результате большинство пацанов, и Славка в том числе, к середине ноября, оборвавшись правдами и неправдами от своих «шефов», устроились по городским райотделам — только там от практики мог получиться какой-то толк. И положение их ничем уже не отличалось от носовского — тем только разве, что их провели по свободным ставкам рядовых милиционеров и кое-какой навар они все-таки имели. А в прокуратуре не было таких возможностей — но зато и не спрашивали за готовые дела, ибо прокурор так и сказал сразу: «Как можно требовать добросовестной работы от человека, не получающего зарплаты?.».

Когда Михаил пришел по распределению в милицию, там еще царил на следствии тот самый тип, ставший к тому времени полковником — Телятников. Но город курировал его заместитель, Глущак, и встречаться им не приходилось. А потом телятниковская жена, преподаватель химфака, попалась на взятках, каких-то манипуляциях со вступительными экзаменами, и ему пришлось уходить — не спас даже срочный развод — на пенсию. Место занял молодой Вася Надеин, из старших следователей управления.

Такое вот получилось НАДО.

Соседом по купе у него оказался армейский старший лейтенант Серега. На радостях, что есть с кем скоротать время, они принялись дуть захваченную тем и другим в дорогу водку, толковать по душам. Сосед был холостой, в армии ему, по разговорам, жилось неважно, неприкаянно, и Носов, жалея его, стал уговаривать парня уволиться и поступить на службу в милицию. Ведь сохраняются звание, выслуга, и не так сильно зависишь от воли начальства в выборе места службы, и так далее. Можно окончить заочно ту же академию — в милиции куда проще в нее поступить, чем в армии. И еще много доводов он приводил — и Серега соглашался, мотал головой: ну конечно, надо уходить в милицию. Ну ее в баню, эту электрогазовую роту (он служил на аэродроме), тесное и шумное офицерское общежитие.

Носов убеждал парня с таким пылом, и самому ему в эти минуты казалось, что ничего на свете нет лучше и благороднее милицейской службы.

На рассвете проводница разбудила его: «Вставайте, подъезжаем». Поезд был проходящий, следовало торопиться.

Он сразу отправился в райотдел: тот находился в семи-восьми минутах ходу от вокзала. Домой идти не было желания: спать уже не хочется, торчать там одному — тоже мало удовольствия. А на работе столько дел! Притом — послезавтра и так праздник, успеется еще с отдыхом. Тем более что он избавлен в эти дни от дежурств.

Увидав в большом окне дежурки Колю Мельникова, за ним — лежащую на полу, опрудившуюся Иванову, еще дыбавших там одутловатых типов — он ощутил радость и облегчение: все было знакомое, обычное, как всегда.

— Здоров!

— Привет, — откликнулся Коля. — Ты чего сегодня так рано?

— Я с поезда, Коля. Во Владимир ездил, в командировку.

— Хорошо тебе. Я вон за город выберусь — так и то ног от радости не чую, а он — в такую аж даль нашел время скататься. Ну и как оно там?

— Да тоже ни хрена хорошего.

— По тебе видно… Иди хоть умойся, побрейся, а то весь заплыл, глаз не видно. Чаю пожуй, или пасты могу дать, чтобы перегаром не пахло.

— Я сейчас заварочки покруче соображу… А кому, собственно, какое дело? Вообще имею право не выходить сегодня, не железный. Ты вот что лучше скажи: Балина задержали?

— Нет. Сгорел твой Балин и дыма не оставил. Я с участковым разговаривал вчера: дескать, по слухам — появляется он в поселке, но где живет — черт его знает! Был как-то у сожительницы, трезвый, посидел, ее не трогал, с пацаном даже поиграл — и смылся опять. Так-то он не безобразничает… Может, и дело прекратить?

— Как его прекратишь, если мы уже местный розыск объявили?

Вот же вышла ерунда с этим Балиным! Пожалеешь так человека, доверишь вроде, а вместо «спасибо» — чернейшая неблагодарность. Что вот погнало его из дому, заставило скрываться? Ведь и грехи-то не так велики — ну, схлопотал бы два-три года химии — подумаешь, беда! Люди подольше сидят, и ничего. Из-за бабы… ну точно что ерунда! Как вот его найти, поговорить хотя бы? Еще натворит чего-нибудь, не дай Бог, отвечай тогда… Ладно, что Ваня Таскаев не добрался покуда до этого дела — летели бы уже молнии, гремели громы небесные. «Поч-чему не арестован сразу?! Вам с вашим либерализьмом, понимаете, товарищ Носов, давно уже не место на следствии!» Что ж, не место так не место, не больно и надо… Только вот беда: никто почему-то не торопится увольнять — похоже, уйдешь только тогда, когда капитально зависнешь на крючке у блатыг, подобно Борьке Вайсбурду. Хорошо — хоть у него самого появилась надежда смыться через аспирантуру, надо держаться за эту возможность, очень она хороша…