— Половина младенцев в следующем году родятся чернявыми, — хмыкнул Марк, глядя на то, как разряженные крестьянки вьются около походных костров. — Почему бабы так южан любят, ты мне скажи?

Соледаго пожал плечами.

— Пусть любят. Главное, чтобы боевой дух не подрывали.

— Ах, краса с огнем во взоре,

Разреши от злого горя! — увлеченно распевал плечистый смуглый парень с целым ворохом иссиня-черных кудрей. Правой рукой он отстукивал такт, левой — обнимал раскрасневшуюся девицу с пшеничными косами.

— Я давно к тебе стремился,

Только…чем-то зацепился! — Закончил певец под одобрительный гогот рассевшихся на помосте наемников. Помост раньше служил для судилища и наказаний, но веселых парней это не смущало. За их спинами в промельках между плотно стоявшими шатрами серел общинный дом, превращенный теперь в госпиталь.

В разлитых по площади лужах отражалось жидкое северное небо, полотняные стены походных жилищ, почерневшие от времени деревянные столбы на помосте.

Завидев рыцарей, хинеты притихли, оставили выпивку и девиц. Только из шатавшейся купальни доносилось молодецкое уханье и шипение воды.

— Доброго дня, благородные сэны, — сверкнул улыбкой черноволосый. — Выпьете с нами?

— Благодарю, Хасинто, — Марк принял почтительно поданный рог, обвитый оловянными лентами, отпил, передал Мэлвиру.

— Ты что же, парень, еще с Доброй Ловли такой знатный рестаньо везешь? — удивился рыцарь. — И как это вы еще не вылакали все до донышка?

— Обижаете, сэн Марк. Мы еще в Старом Стерже разжились винишком у тамошних купцов. Сладкое конечно, как компот, не то, что седа или там хесер, но пить можно. Все ж наше, из самой Альта Мареи. После болот здешних не помешает принять пару капель, а?

— Ну, развлекайтесь, — Марк милостиво кивнул.

— А ты, девушка, — он глянул на пригревшуюся около пригожего южанина селянку, — этого певуна не слушай. Он тебе напоет с три короба. Пообещает жениться, гони в шею — ему еще за полгода верной службы заплачено.

— Так я через полгода и женюсь, — не растерялся Хасинто. — Крепость возьмем — и ей же ей, женюсь!

— Если вы мне крепость полгода будете брать, лентяи, я сам на вас женюсь, причем, не снимая доспехов… — проворчал Энебро.

Рыцарь забрал у Мэлвира пустой рог и кинул обратно.

— Они в Белых Котлах встали, окопались, вал земляной насыпали, — Кай пнул носком сапога шишку, она полетела полого, упала с всплеском и медленно поплыла по течению. — Смотри, как вода в Лисице поднялась. Осенью всегда так, а весной аж до крепостного холма доходит.

Лисица, мелкая, широко разлившаяся, с темноватой торфяной водой, текла по ржавому песчаному ложу, неспешно огибая поросшие осинами и ракитником островки. Почерневшие палые листья лежали на дне, их шевелило и переворачивало течение. Полоскались обросшие тинистой бородой бурые водоросли.

Лаэ уже очухался после болезни, держался прямо, поверх длинной найлской одежки тускло блестела вороненая кольчуга, пояс оттягивали ножны с мечом.

Кай с молодым найлом бродили под северной стеной Верети, около старой полуразвалившейся пристани. Известняковые наплывы здесь покрошились, щетинились бурьяном, влажный речной песок намывало течением под крепостной холм.

Крепость гнездом нависала сверху, серая, древняя, плоть от плоти каменного холма, спящего под земляной шкурой.

— Тяжеловато придется, — Лаэ подошел к самой воде, слабенькая волна плеснула ему на сапоги. — Надолго пришли сюда королевские рыцари.

— Они еще и лесопилку ладят, — Кай фыркнул. — Осадные башни собираются строить, мужиков согнали.

— Ты спокоен, я погляжу.

Багряный, как брусника, клест уселся на свисающую над водой еловую ветку, покачался, тенькнул.

— А с чего мне беспокоиться? Твой отец хорошо их на болотах потрепал. Королевские рыцари еще неделю отдыхать будут и раны зализывать, — Кай посмотрел на клеста, кровяной шарик на трепещущей ветке.

— В крепости народ беспокоится, — сказал Лаэ. — Я сегодня драку разнимал, ножи достали.

— Да они вечно грызутся, как псы. Особенно осенью. И весной, перед ледоходом. Отец просыпается, они чуют.

Лаэ согласно кивнул.

— Вы, найлы, около Полночи живете, с демонами за руку здороваетесь, — Кай пнул очередную шишку, поднял голову, вглядываясь в сосны, растущие на дальнем, высоком берегу. — Страшно там?

— Где?

— Ну, в аду этом.

— Ты видно что-то путаешь, — Лаэ глянул удивленно. — Я знаю про ваш ад. Полночь — совсем другое.

— Да неужели? Ну, у нас там всякое рассказывают. Хочешь сказать, что папенька мой — не адова тварь? — голос Кай звучал напряженно.

— В аду вроде как горят заживо, — дотошно пояснил найл, — а в Полночи холодно, очень холодно. Мы кладем своих мертвых в лодки и отпускаем в Полуночное море. Лодки уплывают, без весел и паруса…

— Куда?

— Те найлы, которые прожили жизнь, как подобает, достойно и не кривя душой, поднимаются высоко и уходят, у нас не рассказывают, куда. Ладьи же, несущие нечестивых и трусов, тонут под тяжестью злых деяний. Холодный Господин сетью вылавливает их из полуночных вод.

Кай молчал, упорно выглядывая что-то среди красноватых сосновых стволов. Клест вспорхнул и улетел, уронив шишку.

— Холодный Господин вовсе не жесток, — сказал наконец Лаэ. — Он только забрасывает сети. Люди сами запутываются в них.

***

Рослую мрачную деваху, носившую под подоткнутой юбкой мужские штаны, заправленные в сапоги, звали Котя. Катина, то есть. Девка оказалась сноровистая, сильная, не болтливая, крови не боялась, делала, что прикажут, и делала хорошо. Лежачих ворочала ловчее мужиков, к тому же аккуратно. Ласточке она сразу приглянулась.

— Пойдем-ка, Котя, я тебя к лорду Раделю приставлю, — сказала Ласточка. — От его оруженосцев и девок толку мало, один шум и суета. А у тебя сил достанет придержать лорда, а то он все встать норовит, бойкий очень.

— Тю! — опешила Котя, выронив половую тряпку. — Аж к самому лорду? Меня? А не погонит? Я ж того… — она растерянно похлопала себя по изгвазданному фартуку. — Ни рожи, ни кожи… За лордом Мыся с Зорькой ходят, они красивые, нарядные…

— И бестолковые. Передник я тебе свой выдам, чистый. Не бойся, лорд Радель добрый и веселый. Только получше ему стало, он и забаловал. А ему еще лежать и лежать. Мы с братом Родером все время сидеть над ним не можем, оруженосцы ему не указ, а девки его не удержат. Ты уже закончила тут? Руки сполосни и пойдем. Он тебе понравится.

— Ой, ты скажешь, теть Ласточка! — Девка зарумянилась. — Наш лорд тут каждой собаке люб. Кабы я ему пришлась, каб не погнал…

— Пусть только попробует, — фыркнула Ласточка и пошла за чистым передником.

На улице впервые за много недель распогодилось, выглянуло солнышко. Оказалось, что в мире есть не только черные и серые краски. Полегший бурьян под заборами прятал в глубине собирающуюся перезимовать зелень, на избах серебром блестела ольховая дранка, и деревья облетели не полностью, пестрели над крышами желтым и красным.

Еще дальше, над верхушками елок, поднимался длинный холм, увенчанный силуэтом крепости — донжон и три башни. Ласточка в первый раз увидела Вереть, ранее сокрытую нескончаемым туманом, хмарью и полотнищами дождя. Как близко! Мили три-четыре по прямой.

Она остановилась, прищурилась, заслонилаись рукой — с непривычки глаза слезились от яркого света.

"У тебя… кто-то был"

У меня кто-то был. Был или есть? Жив или нет? Три мили по прямой. Я собиралась их бегом пробежать в первый же вечер, как только наш фургон переправится к Белым Котлам. Вместо этого — хожу за лежачими, чищу раны, варю живицу и белый мох.