Кай молчал.

— А вот парни не стерпят, порежут тебя, потому как ты нетварей привадил, того гляди, на людей натравишь! Хошь железо в печенку? Еще денек — и никакие речи разумные их не удержат.

Кай молчал, только запрокинул лицо, в темных ямах глазниц слюдой заблестели белки. Заноза распалил сам себя, страх, усталость, горькая обида за неоцененную верность слепились в ком за грудиной и заворочались там больно и колюче.

— Пойдем к людям!

Он протянул руку, чтобы ухватить Кая за плечо, но темнота обманула, Кай стоял гораздо дальше, чем Занозе казалось. Или он отшагнул назад, а Заноза не заметил.

— Пойдем, Вентиска, чтоб тебя мары задрали!

Короткий смешок.

— Ржет еще! Поржешь с пером под ребрами! Пойдем, говорю!

— Не ори, Заноза. — Опять тихий смех, от которого волосы зашевелились. — Хватит орать. Смотри. — Кай поднял руку, ладонью к небу. — Снег пошел.

Он тенью скользнул мимо, вниз по склону, влажный треск сучьев и хлюпанье раскисшего мха словно не из-под его ног доносились. Воздух разом посветлел от падающего снега, очистился от болотных испарений. Заноза глубоко вздохнул — и тут из чащобы, от едва видного рыжего пятнышка между деревьями, донесся многоголосый ликующий вопль.

Заноза поспешил к костру, заслоняясь руками от веток, а Кая уже и след простыл. С каждым мгновением снег падал все сильнее, наполняя лес бледным свечением, и таял, не долетая до земли. Воздух сделался густ и полон небесного шороха, а сердце колотилось в предчувствии пугающего чуда.

У костра вовсю суетились. Не жалея, грузили в огонь весь приготовленный на долгую ночь хворост, все ценные еловые дрова, рубили орешник на шесты, Клык приволок заветный жбанчик. Заноза вытащил из захоронки последние два меха с яблочным. Щавлик, еще не принявший сверх обычного ни капли, вдруг расхохотался и прошелся колесом вокруг костра, дрыгая ногами в размотанных опорках.

Огонь заревел, поднялся высоко, раздвинув полог валящегося снега, искры плясали и перемешивались с белыми хлопьями. По рукам поплыла первая чаша. Заноза сделал глоток и едва не подавился — на этот раз не арварановку добавили в вино, а вино в арварановку.

Из снега вышел Кай, ведя лошадь цвета пепла. У костра она заартачилась, видно испугалась высокого пламени и возбужденных людей, присела на задние ноги, прижала уши. Кай перехватил повод в левую руку, намотал на кулак, не позволяя кобыле подняться на дыбы. Правой рукой выдернул охотничий нож и чиркнул размашисто, от себя, над светлым кобыльим плечом.

Темная струя окатила его от шеи до пояса, залила лошади грудь и ноги, дымясь, как смола. Кобыла захрипела, рванулась на дыбы, Кай повис на поводе, пригибая кобылью голову к земле. Кровь толчками хлестала на него и на землю, попадала в огонь, шипела, выплевывая желтый дым. Разбойники вопили, кобыла билась, разметывая клочья дерна. Кая мотало, но держал он крепко. Струя опала, стало слышно, как свистит и клокочет в перерезанном горле. Ноги у кобылы подогнулись, она рухнула на колени, потом тяжело завалилась на бок. Кая, не успевшего высвободить руку, бросило на землю, и лошадиная голова ткнулась ему в бедро. Издыхающая кобыла дернула задней ногой и затихла.

Разбойники заорали с новой силой, Заноза заорал вместе с ними. Забулькал мех, медный запах свежей крови и вонь горелой смешались с острым, кисловатым духом яблочного. Хохотал, не останавливаясь, Щавлик.

Кай выпутал руку из липкой веревки, поднялся неловко. Лицо у него было забрызгано, одежда блестела, будто лаком залитая, и с нее капало на сапоги.

— Шест, — прохрипел он, выговаривая слова с трудом, будто онемели губы и гортань. — Топор. Дайте.

Отрубленная кобылья голова со слепым белым глазом, со свисающими лохмотьями шкуры и жил оказалась на шесте. Разбойники словно обезумели. Горящие волчьим глаза, припорошенные снегом бороды, оскаленные зубы.

Снег летел из тьмы, со всех сторон сразу, завивался белыми струями.

Кай снял недоуздок, вложил в ощеренный рот кобыльей головы железные удила, набросил оголовье. Замер неподвижно, ожидая чего-то. Утер взмокший лоб окровавленной рукой.

— Приходи, Шиммель… — одурманенные крепким питьем мужики забормотали вразнобой, проглатывая слова. — Шиммель, приходи. Шиммель!

Молчание. Оглушающий шум леса. Потрескивание костра.

Еле слышное лошадиное ржание вдалеке.

— Приходи Шиммель! — уже громче и увереннее. — Приходи, Шиммель!

Вой ветра и нестройные выкрики постепенно соединялись в слитный шум, от которого начинало звенеть в ушах и колотилось сердце.

Кай обернулся к сплотившейся у костра толпе, стоял молча, пугающий, далекий. Он смотрел куда-то за спины, в темноту, словно видел что-то, другим недоступное. Грубый плащ трепало ветром, мокрый снег слепил глаза. Оглянуться никто не решился.

— Шиммель! Шиммель! — взвыли разбойники.

Их подхватило и понесло знакомой волной, означавшей, что он явился.

— Коня, — тем же чужим, трудным голосом приказал Кай.

Заноза подвел своего.

Кай вскочил в седло, ветер рвал его одежду, трепал волосы.

Глаза казались пустыми, как у ведьминой куклы.

— Кто за мной? — вдруг закричал он в ночь, громко и звучно, легко перекрывая шум бури и скрежет веток.

Многоголосый вой был ему ответом.

— И они поехали за мной, — Кай чуть запнулся, прикрыл глаза, вспоминая. Тени от масляного светильника очертили складку у губ, впадины под скулами. — По болоту. Не разбирая дороги. На следующий день мы захватили один из фортов лорда Кавена, а у меня было меньше десяти человек. Потом они начали прибывать, как лавина, слухи расползаются быстро… В конце ноября мы взяли Чистую Вереть и люди назвали меня болотным лордом.

Ласточка молчала, не зная, что сказать.

— Ты… ты думаешь, что этот… Шиммель… он вселяется в тебя? Как в одержимого?

— С чего бы? — удивился Кай. — Он делится со мной силой, признал. Когда мы уехали с острова, метель выла… Мело, как у черта в крупорушке. А отец… отец ехал за нами следом. Я чуял его… видел…

— Демона с черными крыльями и зубами, как ножи? На хромом лошадином скелете?

— Знаешь, моя сладкая… он совсем как обычный человек. И лошадь у него самая обычная. От других всадников не отличишь.

— Не страшный?

Кай ответил не сразу.

— Как тебе объяснить… Сам не страшный, когда с ним ездишь — не страшно. И потом… когда ночью заснуть не можешь или один сидишь… тоже не страшно… почти. Ну вот словно макового настоя напился, страх как бы есть, но его почти не чувствуешь. Стараешься не думать — и вроде не страшно.

— А если думать — то страшно?

— Ну… я же говорю, как настоя напился.

Ласточка пошевелилась, убрала затекшую руку.

— И ты предпочитаешь не думать.

Кай молча дернул плечом.

— Ладно, — сказала она сурово. — А если тебя поймают? Тебя уже не вздернут на суку, как обычного разбойника. Тебя лорд судить будет и четвертует, или лошадьми разорвет, или что таким как ты положено…

— Я не дамся живым.

— Если б каждый не давался живым, палачей бы не существовало, Кай.

— Вереть моя по праву. Я ее удержу.

— Лорд Гертран сильнее Шиммеля.

— Посмотрим. — Он зыркнул угрюмо. — Будешь опять меня воспитывать, Ласточка? Я вырос уже.

— А ума не вынес. Не буду воспитывать. Я сама виновата, что отпустила тебя.

— Выгнала.

Она вздохнула.

— Надо было с тобой ехать. В Тесору, — Ласточка прикрыла глаза. — Что теперь болтать про если бы да кабы. Останься со мной.

— Не могу.

Опять молчание, долгое как ночь. Капает вода, воет ветер. Жук точит стену в углу — скррр, скррр… скррр, скррр…

— Он… обещал мне…

Кай смотрел во мрак, где стояла в нишке фигурка святой Вербы. Тонко пахло прошлогодним вереском от ее венка.

— Он обещал, что заберет меня к себе, если я позову. Он сказал, чтобы я не боялся ничего. Не боялся мучений и смерти. Что смерти не будет, если я позову его. Хоть из тюрьмы, хоть с эшафота.