Есть в осеннем урожае нечто колдовское, таинственное, этого не объяснить поверхностной расшифровкой символики. Что это за черные ягоды? Действительно ли на картине изображены шампиньоны? А миндальные зерна, так аккуратно уложенные на голубой тарелке, сладкие они или горькие? Любой предмет может быть совершенно безобидным, а может и таить в себе угрозу.

Стоя на шаткой приставной лестнице, длинными граблями я стучу по веткам мирабели, и желтые плоды с шумом плюхаются на землю. А мыслями я где-то далеко-далеко. Подумать только, у меня был роман с Удо! Бред какой-то. Как могла Сильвия до такого додуматься? Ну, хотя уж кто-кто, а я-то по своему опыту знаю, как легко можно напридумывать себе самой всякую небывальщину. Я подалась в сторону, чтобы достать до одной ветки, и чуть было не рухнула вниз. А что, если Сильвия врет намеренно? Может, ей так надо? Если бы она действительно сама в эту чушь верила, то вряд ли послала бы меня за очками в свой дом, можно сказать, прямо в объятия к своему мужу.

Вокруг меня жужжали осы, и мне приходилось отвоевывать у них каждый плод. В задумчивости я порой отправляла очередную сливу в рот, хотя она уже наполовину была съедена этими прожорливыми насекомыми. Каждую третью выплевывала — они были совсем невкусные.

Ладно, чего тут голову ломать, надо варить мармелад. Я вымыла фрукты, вынула косточки, размельчила мякоть в дробилке, перемешала мусс с желатином. Теперь надо было этому всему дать настояться несколько часов. Но я, хоть совесть меня и колола, решила схалтурить, мне лень было так долго ждать. С большой корзиной я спустилась в подвал за чистыми банками, взглянула на контейнер для стекла и снова вспомнила про бутылку из-под грейпфрутового сока. Я вынула ее и увидела, что на дне еще остался сок. Открыла крышку и глотнула. Горечь-то какая, скулы сводит! Наверно, испортился уже. Хорошо еще, что его дети не нашли — им вечно хочется пить.

Я задвинула бутылку за ящик с вином, тащить ее наверх вместе с двадцатью тяжеленными стеклянными банками не было никакой охоты. Может, Удо отравился прогорклым и оттого уже ядовитым соком? А может, кто-то подмешал яд в бутылку? Если Райнхард тайно поспешил ее спрятать, значит, знает кое-что. Знает, кто и зачем помог Удо уйти туда, откуда не возвращаются!

У меня потемнело в глазах. С трудом переставляя ноги, я поплелась по лестнице наверх с корзинкой, где звякали стеклянные банки. Как во сне зажгла конфорку. Не может быть! Не верю! Чтобы мой муж, да с Сильвией, злодейкой!.. Неужели сообщники?!

Я стала перебирать одежду мужа, в которой он был накануне. Что именно я ищу, не представляла. В кармане брюк лежала рулетка, его первейший инструмент. До чего же Райнхард был не в себе, если забыл ее здесь. Вот листок бумаги, весь исписанный с обеих сторон какими-то цифрами. А вот это число я уже где-то видела. Телефон матери Сильвии. В письменном столе не было больше кассет, значит, опять вернулась Биргит. Кроме того, новый ресторанный счет и одна из фотографий от Рюдигера. А я думала, снимки лежат у меня под матрасом! Значит, мой муженек тоже меня обыскивает, тоже что-то вынюхивает!

Запах горелого и характерное шипение погнали меня снова на кухню, где меня ожидало отвратительное свинство. Бог знает сколько времени я отскребала от плиты клейкую пригоревшую массу, о кастрюле вообще молчу. Ох, уж лучше бы эту мирабель склевали птицы!

Пока я драила и мыла, мне стало плохо. Зачем я только глотнула этот распроклятый сок, надо было выплюнуть его сразу! Теперь, наверно, уже поздно. А впрочем… Люси мне как-то призналась: лучшее средство от несварения желудка — два пальца в рот. В мучительных удушающих судорогах я освободила желудок от мирабели. Почему сердце так колотится? Просто от страха? Или я скоро последую за нашим другом? Может, бежать к врачу, пусть промоет желудок?

А может, я вообще все это придумала? Может, мне только кажется? Просто я так сама себя взвинтила? Терзаемая собственной необузданной фантазией, я заклинала себя успокоиться и ничего не делать, не дергаться. В конце концов, доктор, который и наше семейство пасет уже много лет, счел, что смерь Удо наступила по естественным причинам. Упражнения полузабытого автотренинга заставили меня взять себя в руки, я заварила ромашкового чая и решила, что как-нибудь отдам содержимое бутылки на экспертизу. Куда вот только и как я объясню все это? Что-нибудь да придумаю, главное — орудие убийства не должно снова попасть в руки мужа.

Пара чашек чая привели меня в чувство, я и соку-то выпила всего две капли. Решено, проведу эксперимент. Настоящую бутылку спрячу хорошенько, а утром к завтраку подам такую же. Интересно…

Время едва перевалило за полдень, Лара и Йост сейчас заявятся из бассейна. Ничего, потерпят, с голоду не умрут, поеду в магазин, а они пусть подождут. Супермаркет был пуст, так что я сразу заметила Имке у полок с овощами, она взвешивала бананы. День был теплый, но на ней были длинные брюки и ее любимый широкий серый вылинявший пуловер. Не долго думая я со своей тележкой подкатила к ней сбоку и по-дружески заговорила:

— Здравствуйте, Имке. Как вы поживаете?

— Спасибо, очень хорошо, — был ответ.

— Вас уже вылечили? — поинтересовалась я и тут же прикусила язык.

Но она совершенно спокойно отвечала, что еще ходит к терапевту. Главное, она вернулась на работу. Имке посмотрела на весы, и мы распрощались.

Среди напитков на полке я нашла бутылку такого же сока, какой пил по ночам бедный Удо. Кроме того, я купила стиральный порошок, пять фунтов лапши, фарш, кетчуп, сыр «гауда», два килограмма груш и двадцать школьных тетрадей для детей.

Когда я вернулась, перед нашей дверью Люси усаживала свою Еву в детское креслице на заднем сиденье машины, а Мориц в это время тянулся ручонками за ядовитыми волчьими ягодами в нашем палисаднике. Мать отдернула его от куста железной рукой, сгребла в охапку вместе с Евочкой и обратилась ко мне:

— Мы приехали, а вас никого нет дома, мы уже хотели поворачивать домой! Я Сильвии звонила только что.

Мы расположились в саду и следили за детьми. Сильвия сказала, что ни помощи, ни утешения ей больше не надо, покойника как раз около полудня забрали в морг, все бумаги в порядке, все подписано, все улажено.

Люси, как всегда, была вся в черном — узенькая блузка и короткая юбка. Вообще-то, она больше походила на вдову, чем Сильвия нынче утром, облаченная в фиолетовое платье рубашечного покроя. После того как она возвела на меня напраслину перед моим мужем, у меня совсем не было охоты с ней общаться.

Но моя сердобольная подруга — ей бы работать в социальной службе спасения — все жалела Сильвию:

— Анна, чем мы можем ей помочь, как ты думаешь?

— Пришлем дорогой похоронный венок, — огрызнулась я, напугав Люси.

— Что это с тобой? — заволновалась она. — У тебя совершенно измученный вид.

Я вскочила и вовремя поймала Еву, которая целеустремленно карабкалась к старшему брату на компостную кучу.

— Что со мной такое, хотите знать? Да я просто не спала всю ночь, ждала мужа домой, вот что со мной! А потом у меня убежало варенье из мирабели и залило всю плиту! Я полдня отдирала это свинство, отмывала кухню! Что, у меня после такого должно подняться настроение?

Люси засмеялась в ответ. Да, бывают такие деньки, словно их кто заколдовал! Она метнулась к детям: трехлетний Мориц сыпал землю на волосы сестре.

— Как ты только справляешься? С ума сойти — четверо балбесов в доме! — вырвалось у меня.

Двое старших — дети Готтфрида от первого брака, Кай и Геза, — были поспокойней, с ними можно было расслабиться. Ева в принципе тоже. Но зато Мориц стоил всех троих, чертенок, весь в отца! Я осторожно спросила Люси, кто же этот таинственный родитель?

И тут наконец Люси открыла мне свой секрет. Как известно, она урожденная Майер, в первом браке — Штювер, потому и дощечка на двери ее дома гласит: «Майер-Штювер». Этот Штювер развелся с ней, потому что она забеременела от некоего Герда, который и есть папаша Морица. А Готтфрид — полное имя «доктор Готтфрид Херманн» — отец Евы. Но, к сожалению, он до сих пор не развелся со своей первой женой, матерью Кая и Гезы…