Ну разве это не обо мне?

Возвышенный, утонченный прусский король когда-то сделал таким образом даме комплимент, но теперь меня это выводит из себя.

Хуго ухмыляется, видя, как меня раздражает мужская заносчивость.

Есть мне не хочется, но в шесть мы идем в отель и заказываем ужин. Суп из спаржи, язык в красном вине, персики. Половина, конечно, остается, жалко до слез. Может, попросить, чтобы остатки мяса мне упаковали «для собачки»? Хуго наверняка сочтет это неэлегантным. Было время, он слыл во Франкфурте бонвиваном, кутилой, прожигателем жизни, только в ресторанах обедал.

Ну ладно, пора домой, уже восемь вечера. Я беру такси и возвращаюсь к себе. Утром мне надо быть в форме. Хайдемари будет звонить, Регина с Феликсом приедут. Иногда приятно немного помолчать, мне даже с Хульдой разговаривать не надо. А где она, собственно? Я откидываю покрывало и обнаруживаю Хульду, уютно лежащую в моей постели. Угу, Хуго шутит. Что это, просто ребячество? Или юмор, соответствующий его возрасту? Не буду об этом думать. В девять я ложусь в кровать. В голове проносятся мысли, и все о прошлом.

После того как Антона сбил грузовик, мои свидания с Хуго закончились. Антону ампутировали правую ногу ниже колена, он пролежал в больнице несколько месяцев. Вероника винила во всем младшую сестру, к которой всю жизнь ревновала. Регина, в свою очередь, утверждала, что это сестра позвала ее на другую сторону улицы. В общем, дочки мои обвиняли друг друга, а настоящей и единственной виновницей была их мать. Я ужасно мучилась и начала в произошедшем винить и Хуго. Не знаю, понял ли он, почему я второй раз так резко порвала с ним и перестала отвечать на его письма, полные участия и поддержки.

Кончилась моя сладкая жизнь, пришло время расплачиваться. Денег снова не хватало, Антон не работал. К счастью, мне удалось устроить Регину в садик, на полдня. Я стала подрабатывать у дантиста, который уже много лет лечил нашу семью. После обеда мы с детьми навещали Антона в больнице. Он ни разу никого из нас ни в чем не упрекнул, но пребывал в глубокой депрессии, что было гораздо хуже. Он понимал, что вряд ли снова сможет работать массажистом, и вдруг почувствовал себя ненужным. Он страдал от фантомных болей после ампутации, а от обезболивающих средств еще больше погружался в депрессию.

Когда Алиса крестила свою дочку, я отказалась быть крестной матерью, чувствуя себя недостойной. Ребенка, тем не менее, назвали Констанция Франциска Шарлотта, и я долгие годы боялась, как бы мое имя не принесло племяннице несчастья.

Не могу уснуть, новый день встает передо мной как гора. Что Хуго имеет в виду, говоря: «Нам еще многое надо успеть»? Обязательно его спрошу.

Кажется, пришел мой черед выложить карты на стол. Регина и Феликс совершенно не готовы к предстоящему сюрпризу, Хуго — тоже. Господи, только бы слова нужные найти!

Хайдемари не звонит, значит, ее, наверное, прооперировали, и она еще под наркозом. Она проснется без груди, а мне придется сообщить эту печальную новость ее отцу. У меня еще осталось кое-что от щедрых даров студентов. Хватит ли этого, чтобы накормить четверых? Так, есть кусок торта, минералка, немного ликера, конфеты шоколадные, а, вот еще сыр. Да, набор не блестящий. Надо было все-таки захватить из отеля кулечек с отварным языком, «для собачки». Регину мою я знаю, она привезет яблочный пирог собственного приготовления, наверняка, как всегда, слегка подгоревший. А кофе-то у меня в доме остался?

Ох, тяжело, но делать нечего, встаю и инспектирую кухню. Так, кофе есть, но нет ни молока, ни сливок. Значит, спать больше не придется, пишу список, что купить. Молоко, хлеб, масло, шампанское, колбасу ливерную и цветы, конечно, на мой вкус, лучше бы белые розы. Хуго мне никаких цветов не привез, а студенты постарались, молодцы.

Не совершить ли нам завтра вчетвером паломничество на кладбище? Мне кажется, семейный склеп — подходящее место, чтобы открыть всю правду, или, может быть, это будет слишком драматично? Ладно, как получится, так и получится, не буду загадывать. А когда все уже будет позади, тогда и я наконец отправлюсь к праотцам с миром.

Да уж, есть разница: то я для себя одной покупки делала, а то на четырех человек запастись провизией надо. Еле живая приползаю домой, набиваю холодильник продуктами, ставлю цветы в вазу и падаю в высокое кресло. Еще рано, Хуго до полудня из гостиницы не выйдет. Если он пожелает у меня позавтракать поплотнее, готовить на всех остальных у меня сил больше не останется, а придется.

До чего же хорош букет. Антон, помню, дарил мне розы, запах их ему нравился. Хуго приносил все больше книги, я их до сих пор храню. Но роза ценна как раз тем, что быстро увядает. Я подношу бутон к носу. М-м-м, так, наверно, пахнет в раю. Белых как снег цветов не нашлось, но вот этот бледный алебастровый тон вполне соответствует моему настроению. По краям лепестки тянутся вверх и закручиваются в нежный бутон, а внутри смыкаются все плотнее. В сердце цветка заключена какая-то тайна, кажется, там должна покоиться жемчужина.

Ну ладно, вернемся к прозе жизни: надо принять душ и вымыть голову. Я дала Хуго ключ от моего дома, придется запереть дверь в ванную. Меньше всего мне хочется, чтобы он по ошибке забрел туда и вместо некогда прекрасной Шарлотты обнаружил там сморщенную старушонку.

Долго ли еще я буду сама справляться со всякими гигиеническими тонкостями? Вот Алиса на восемь лет младше меня, а ногти на ногах ей стрижет сиделка. Я-то пока сама справляюсь, кряхтя, с трудом, но сама. Так ведь совсем в детство впасть можно, если тебя еще и моет кто-то. Но что поделать, старость — не радость. А Хайдемари, интересно, своего папулю купает?

Волосы только-только постригли, а они уже не хотят укладываться как надо. Может, накрутить на бигуди? Но я их, конечно, сейчас не найду. Вот так всегда: гости у порога, а у меня все валится из рук. Мне кажется, я еще древнее, чем на самом деле, все не так, ничего не получается как надо.

Хуго заявляется слишком рано (у меня волосы даже не высохли) и останавливается у репродукции Пикассо.

— Красиво, а? Я еще вчера все любовался! Наверное, потому мне и сон такой безумный приснился…

— Мне больше нравится семья циркачей, — отвечаю я. — Помнишь, ты мне плакат подарил много лет назад? В кого тебя Ида в твоем сне превратила, в обезьяну или в улитку?

Ни то ни другое. Хуго видел во сне не Иду, а меня. Как романтично.

— Живем мы с тобой под Веймаром, прямо в садовом домике Гете, у нас две обезьяны, мальчик и девочка. То ли наши питомцы напоминают павиана Пикассо, то ли, может, это шимпанзе. Одеты они так элегантно: мальчонка — в желтеньких брючках в стиле Бидермайер и в голубенькой блузке, а женушка его — в розовой юбочке в складку, на голове — зеленая тирольская шляпка. Представляешь, мы однажды с тобой заходим к ним в комнату, а у них за одну ночь родилось двенадцать ребятишек. Как же мы с тобой перепугались! Младенцы, конечно, без одежды, и все носятся туда-сюда, ну не уймешь их никак. Скачут друг через дружку, как в чехарде, шумят, трещат! Представляешь, Шарлотта?..

— Приятный был сон?

— Да, пожалуй, — отвечает Хуго, — ты меня потом утешала. Самая наглая из этих тварей сжевала мое издание «Будденброков» тысяча девятьсот седьмого года! Я даже расплакался во сне, а ты меня обняла, и все снова стало хорошо.

Типичный сон Хуго, со счастливым концом в духе Бездельника, о котором писал Эйхендорф.[13] И ведь никогда не угадаешь, правду Хуго говорит или все только что выдумал. Но меня он, тем не менее, развеселил. Хуго протягивает ко мне руки, и я бросаюсь в его объятия.

Это все чудесно, но меня ждут дела.

— Потом, Хуго, — я освобождаюсь от его объятий, при этом я не вполне уверена, что захочу обратно. — Надо накрыть на стол.