Но как-то раз я проснулся утром от громких ритмичных ударов по кровати. Это был Марли. Он дрожал от возбуждения и быстро-быстро колотил хвостом по матрацу. Тук! Тук! Тук! Я потянулся, чтобы погладить его, но он начал убегать. Он прыгал и танцевал около кровати. Мамба Марли.

– Ладно, что там у тебя? – спросил я, протирая спросонья глаза. В ответ он с гордостью положил свое сокровище на белоснежные простыни в нескольких сантиметрах от моего лица. Пока еще едва соображая, я, впрочем, мгновенно понял, что это. Предмет был маленьким, темным, бесформенным, весь в песке. А потом до моих ноздрей донесся запах. Острый, едкий, жуткий запах. Я выпрямился и толкнул Дженни, будя ее. Я указал ей на подарок от Марли на простынях.

– Это не… – начала Дженни с отвращением в голосе.

– Да, именно так, – сказал я. – Он совершил набег на кошачий лоток.

Вряд ли Марли имел бы более гордый вид, даже принеся нам самый огромный бриллиант в мире. Как и предсказывала мудрая Барбара Вудхаус, наша умственно отсталая, ненормальная собачка начала новый период своей жизни – период поедания экскрементов.

После рождения Конора все наши знакомые, за исключением моих родителей – ревностных католиков, которые постоянно молились о маленьких Грогэнах, – решили, что хватит с нас детей. Для семьи, в которой оба родителя работают, один ребенок был нормой, два считалось небольшим перебором, а три – неслыханной роскошью. Учитывая, через какую тяжелую беременность нам пришлось пройти с Конором, никто не понимал, почему мы хотим еще раз подвергнуть себя этому ужасному испытанию. Но с первых дней брака, когда мы убивали растения, прошло много времени. В нас проснулись родительские чувства. Двое мальчишек принесли нам гораздо больше радости, чем мы ожидали. Они определяли теперь нашу жизнь. Иногда мы действительно тосковали по ленивому отдыху, неторопливым субботним вечерам с книгой в руках и романтическим ночным трапезам. Но сейчас нам гораздо больше удовольствия доставляли пролитое яблочное пюре, отпечатки малюсеньких носиков на стеклах окон и прекрасные звуки босых ножек, шлепающих по коридору на рассвете. Даже в самые худшие дни мы почти всегда находили чему улыбнуться, ибо знали то, что рано или поздно постигает каждый родитель: изумительные дни раннего отцовства и материнства – с попками в подгузниках, первыми зубками и малопонятным бормотанием – это яркие, короткие вспышки на долгом жизненном пути.

Мы оба закатывали глаза, когда моя мама, женщина старой закалки, кудахтала: «Радуйтесь им, пока можете, потому что они вырастут раньше, чем вы заметите». Но теперь, всего через несколько лет, мы поняли, что она была права. Она сказала прописную истину, которая постепенно становилась нашим собственным опытом. Мальчишки действительно росли очень быстро, и с каждой прошедшей неделей заканчивалась очередная маленькая глава, которую уже никогда нельзя будет пересмотреть. Вчера Патрик сосал большой палец, а на следующей неделе он полностью избавлялся от этой привычки. Вот Конор лежит в детской кроватке, а вскоре он уже использует ее как трамплин. Патрик не выговаривал букву «р», и когда женщины ворковали над ним, а происходило это часто, он сжимал кулачки, выпячивал губу и говорил: «Пелестаньте! Плеклатите! Хватит». Я все хотел записать это на пленку, но как-то раз «р» у него получилась чисто, и затею пришлось оставить. Мы месяцами не могли заставить Конора снять пижаму Супермена. Он носился по всему дому в развевающейся накидке и кричал: «Я Стюпмен!» А потом внезапно перестал – мы опять упустили момент.

Дети были хронометром, который отсчитывал наше время, и его невозможно было не замечать. Этот хронометр следил за непрерывным течением жизни по тому морю минут, часов, дней и лет, которое без него показалось бы бескрайним. Наши дети росли быстрее, чем мы хотели, и это частично объясняет, почему мы спустя год после того как обосновались в Боке, задумали зачать третьего ребенка. Я сказал Дженни: «Слушай, у нас же теперь четыре спальни, почему бы и нет?» Нам потребовалось всего две попытки. Никто из нас не говорил, что мы хотим именно девочку, но это, несомненно, было так, несмотря на многочисленные рассуждения во время беременности, как прекрасно иметь троих сыновей. Когда же УЗИ подтвердило наши тайные надежды, Дженни положила руки мне на плечи и прошептала: «Я так счастлива, что смогу подарить тебе маленькую дочку». Я тоже был счастлив.

Но не все друзья разделяли наш энтузиазм. Большинство из них встречали новость о беременности тупым вопросом: «А зачем?» Они не верили, что третья беременность – это не случайность. А если это не досадная неприятность, как утверждали мы, то им непременно нужно было оспорить наше мнение. Одна знакомая зашла настолько далеко, что начала резко критиковать Дженни за то, что та позволила мне снова ее «обрюхатить». Она спросила Дженни тоном, каким обращаются к безумцу, который только что пожертвовал все свое состояние сектантам: «О чем же ты думала?»

Нам было все равно. 9 января 1997 года Дженни преподнесла мне запоздалый подарок на Рождество: розовощекую девочку весом три с половиной килограмма, которую мы назвали Колин. Только тогда мы почувствовали, что у нас полная семья. Если ожидание Конора было порой стрессов и волнений, то эта беременность идеально соответствовала всем нормам, к тому же сервис общественной больницы Бока Ратон оказался на высоком уровне. На другом конце коридора от нашей палаты располагалась комната отдыха с бесплатным автоматом с капуччино – как это типично для Боки! К тому времени как ребенок появился на свет, я принял такую дозу кофеина, что еле смог перерезать пуповину.

Когда Колин исполнилась неделя, Дженни впервые вынесла ее из дома. День был свежим и ясным, и мы с мальчиками сажали в саду цветы. Марли привязали цепью к дереву неподалеку, и он тоже был счастлив лежать в тени, наблюдая за нами. Дженни сидела на траве возле него, поставив переносную кроватку со спящей Колин между собой и собакой. Через несколько минут мальчики позвали маму посмотреть на их работу, и пока Колин дремала в тени возле Марли, они повели Дженни вокруг клумб. Все мы бродили за большим кустарником, из-за которого могли видеть ребенка, но с улицы обзор этого участка был закрыт. Когда мы повернули обратно, я остановился и подозвал Дженни. На улице пожилая пара, остановившись в замешательстве, глазела из-за забора на сцену в нашем саду. Сначала я даже не понял, что их так заинтересовало и заставило застыть на месте. А потом до меня дошло: со своего места они видели только хрупкого новорожденного младенца наедине с огромной палевой собакой, которая, казалось, была его единственной нянькой.

Мы молча ждали, давясь от смеха. Марли напоминал египетского сфинкса: с перекрещенными передними лапами, подняв голову вверх, он довольно посапывал, каждые несколько секунд выдвигая морду вперед, чтобы обнюхать головку ребенка. Бедные старики, наверное, решили, что от ребенка отказались родители. Вне всяких сомнений, они сидят и пьют где-то в баре, оставив малыша в одиночестве на попечение соседского лабрадора, который и должен качать его в колыбели. Марли, словно тоже принимая участие в розыгрыше, без наших подсказок изменил положение, положив морду на животик Колин, и издал глубокий вздох, словно вопрошая: «Когда же эти двое вернутся домой?» Его голова была больше, чем все тело девочки. Казалось, он охранял ее; не исключено, что так и было, хотя я уверен, что он всего лишь наслаждался запахом ее подгузника.

Мы с Дженни стояли в кустах, обмениваясь улыбками. Жаль было расставаться с мыслью о Марли-няне. Мне хотелось еще посидеть в кустах и посмотреть, как разрешится ситуация, но тут мне пришло в голову, что в одном из вариантов сценария значится звонок в службу спасения. На нас никто не пожаловался, когда мы не раз оставляли Конора в коридоре прежнего дома, но как мы объясним ситуацию сейчас? («Да, я знаю, как, должно быть, это выглядит, офицер, но он удивительно ответственный пес…») Мы вышли из-за кустов и помахали пожилым супругам, отметив, какое облегчение отразилось на их лицах. Слава богу, ребенка не оставили на попечение собаки.