– Я об этом тебе и говорила, – ответила она. Да, так все и было.

Пока вертолет с шумом летал над улицей, Дженни повернулась на бок и, прежде чем заснуть, добавила:

– Еще одна веселая ночка в нашем квартале. – Я опустил руку вниз и погладил шерсть Марли, лежавшего рядом на полу.

– Ты все сегодня сделал правильно, большой пес, – шептал я, почесывая его за ухом. – Сегодня ты заработал свой ужин. Положив руку ему на спину, я заснул.

О значительном уровне преступности в Южной Флориде говорит тот факт, что о ранении девочки-подростка, которая спокойно сидела в машине перед своим домом, написали всего шесть предложений в утреннем выпуске газеты Sun-Sentinel. Отчет о преступлении вышел под заголовком «Мужчина напал на девочку» в разделе «Коротко о разном» на третьей странице.

В заметке ничего не было сказано про меня, Марли и тех парней, которые полуголыми бросились в погоню за преступником. Там ничего не говорилось о нашей соседке Барри, которая преследовала негодяя на своей машине. И обо всех соседях, которые включили свет на верандах и набрали номер 911, тоже ничего не написано. Драма в нашем районе казалась представителям власти незначительным происшествием в хронике жестоких преступлений криминального мира Южной Флориды. Нет смертей, нет заложников, значит, все в порядке.

Нож преступника задел легкие Лизы, и она провела пять дней в больнице и еще несколько недель пролежала дома. Ее мама рассказывала соседям о состоянии дочери, но девочка оставалась дома, и ее никто не видел.

Меня беспокоили психические травмы, которые могли остаться у нее после нападения. Сможет ли она в будущем комфортно чувствовать себя, покинув крепкие стены дома? Наши жизни пересеклись всего на три минуты, а я уже чувствовал ответственность за нее, почти как брат за младшую сестренку. Я не стремился нарушать ее уединения, и в то же время мне хотелось увидеть ее и убедиться, что с ней все в порядке.

Как-то в субботу, когда я мыл машину на подъездной дорожке, а привязанный Марли сидел рядом со мной, я случайно поднял глаза и увидел ее. Она была красивее, чем мне казалось. Загорелая, сильная, атлетическая – то есть выздоровевшая. Она улыбнулась и спросила:

– Помните меня?

– Так-так, – сказал я, делая вид, что мучительно пытаюсь вспомнить. – Вроде бы мы встречались раньше, но где? Не ты на концерте Тома Петти никак не могла усесться и загораживала мне обзор?

Она засмеялась, и тогда я спросил:

– Как у тебя дела, Лиза?

– Все хорошо, – ответила она. – Я уже почти поправилась.

– Выглядишь великолепно, – похвалил я. – Намного лучше, чем при последней нашей встрече.

– Да уж! – усмехнулась она, опустив глаза. – Ну и ночка выдалась.

– Ну и ночка, – повторил я.

На этом мы закрыли тему. Она рассказала мне о больнице, врачах, о следователе, который взял у нее показания, о нескончаемых корзинках с фруктами, которые ей приносили в больницу, о том, как скучно ей было сидеть дома одной столько времени. Она избегала разговора о нападении, как и я. Есть вещи, о которых лучше не вспоминать.

Тем вечером Лиза оставалась у нас долго – бегала за мной по саду, пока я собирал собачьи кучки, играла с Марли, перекидывалась со мной короткими фразами. Я чувствовал, что она хочет мне что-то сказать, но никак не может решиться. Ей было всего семнадцать, я и не ждал, что у нее отыщутся нужные слова. Наши жизни пересеклись неожиданно – два незнакомца, столкнувшиеся в результате необъяснимого насилия. У нас не было времени для обычных условностей, не было времени для выяснения отношений. Наши сердца тогда бились в унисон, тот момент объединил нас, папашу в семейных трусах и девочку в блузке, пропитанной кровью, и мы крепко держались друг за друга в надежде на лучшее. И сейчас между нами установилась близость, а как ее могло не быть? Но были и растерянность, и легкое смущение, потому что в тот момент мы забыли о дистанции в общении. Слова были излишни. Я знал, что она благодарна мне за мое участие в ее судьбе; знал, что она оценила мои усилия, когда я подбадривал ее как умел. Она со своей стороны знала: в глубине души я за нее переживал и желал ей добра. Той ночью между нами произошло что-то особенное, это был один их тех коротких, скоротечных моментов чистоты, которые затмевают все остальное в жизни, и его мы оба забудем еще не скоро.

– Я рад, что ты заглянула, – сказал я.

– Я тоже рада, – ответила Лиза.

У меня осталось приятное впечатление об этой девочке. Она была сильной и решительной. Ей будет многое по плечу. Спустя годы я узнал, что она сделала карьеру телеведущей, и понял, что не ошибся.

Сквозь пелену сна я постепенно осознавал, что меня зовут.

– Джон, Джон, проснись, – это была Дженни, она трясла меня. – Джон, мне кажется, что ребенок уже идет.

Я облокотился на кровать и протер глаза. Дженни лежала на своей половине, поджав колени к животу.

– Ребенок что?

– У меня начались сильные схватки. Я уже некоторое время пытаюсь регулировать их. Нужно позвонить доктору Шерману.

Теперь уж я окончательно проснулся. Начинаются роды? Я с ума сходил от ожидания нашего второго ребенка, мальчика, как мы узнали после УЗИ. Однако срок был совершенно неподходящим. Шла лишь двадцать первая неделя, только закончилась первая половина сороканедельного срока. В книгах о беременности были фотографии высокого разрешения, демонстрировавшие рост зародыша каждую неделю. Всего несколько дней назад мы, читая одно пособие, рассматривали снимки зародыша на двадцать первой неделе и удивлялись тому, как растет ребенок. На двадцать первой неделе развития зародыш помещается на ладони. Он весит меньше полукилограмма. Его глаза еще не раскрылись, его пальчики похожи на хрупкие маленькие прутики, а легкие развиты недостаточно для того, чтобы забирать из воздуха кислород. Едва ли в двадцать одну неделю зародыш жизнеспособен. Его шанс выжить вне матки без последующих серьезных проблем со здоровьем крайне мал. Не зря он должен развиваться в матке девять долгих месяцев. На двадцать первой неделе риск необычайно велик.

– Возможно, ничего страшного, – сказал я. Но пока я быстро набирал номер приемной женской консультации, мое сердце колотилось. Через пару минут перезвонил доктор Шерман, его голос тоже дрожал.

– Не исключено, что это просто газы, – сказал он. – Но лучше провести осмотр.

Он велел немедленно привезти Дженни в больницу. Я забегал по дому, бросая нужные вещи в сумку, разводя смесь в бутылочках, собирая запас подгузников. Дженни позвонила своей подруге и коллеге Сэнди, еще одной новоиспеченной мамаше, которая жила в нескольких кварталах от нас, и спросила, можно ли нам забросить к ней Патрика. Марли тоже был на ногах, потягиваясь и зевая. Да это же ночное путешествие!

– Прости, Мар, – извинился я перед ним, отведя в гараж и заметив нескрываемое разочарование на его морде. – Придется тебе нести вахту в наше отсутствие.

Я выгреб Патрика из кроватки, посадил в детское сидение, не разбудив, и мы устремились в темноту ночи.

В отделении интенсивной терапии больницы Святой Марии медсестры быстро приступили к работе. Они переодели Дженни и начали измерять силу схваток и пульс ребенка. Действительно, у Дженни каждые шесть минут начиналась новая схватка. Определенно, это были не кишечные газы.

– Ваш ребенок хочет появиться на свет, – сказала одна из медсестер. – Мы сделаем все возможное, чтобы этого не произошло.

Доктор Шерман по телефону попросил посмотреть, раскрыта ли шейка матки. Одна из медсестер ввела Дженни палец в перчатке и сообщила, что шейка расширена на один сантиметр. Даже я понимал, что в этом нет ничего хорошего. Если шейка расширяется полностью, до 10 см, то при нормальных родах мать начинает освобождаться от бремени. С каждой болезненной схваткой приближалось непоправимое. Доктор Шерман назначил капельницу с физраствором и велел ввести лекарство, тормозящее роды. Схватки прекратились, но менее чем через два часа возобновились еще сильнее, что потребовало второго укола, а потом и третьего.