– Вы не помните старую Тессу, которую ужалила гадюка много лет назад? А ее щенка Сэма, которого вы спасли? Это сыновья Сэма. Серый – Снаг, а абрикосовый – Квинс. Когда Ярты уезжали, им пришлось оставить собак. Там, где они сейчас живут, нет места для собак. Они спят на конюшне, потому что миссис Ярт боялась, что вы не захотите держать их в доме. Но за ними надо следить, иначе они будут постоянно лезть в дом. Они привыкли жить там и все еще очень скучают…

– Да, – хрипло сказал Мартин.

Несколько секунд он больше ничего не мог выговорить. Он опять нагнулся и начал ласково трепать лохматые уши собак, а они смотрели на него грустными коричневыми глазами.

– Не нужно выгонять их из дома. Пусть ходят туда по-прежнему.

Он еще поговорил с Шерардом, обсуждая, как доставить сюда его остальных лошадей из Филдингса. Потом пошел в дом и позвал собак. Они побежали за ним.

Хотя Чарльз Ярт продолжал жить в Чардуэлле, он уже не принимал никакого участия в жизни города. Он вышел из состава городского Совета и из всех остальных общественных организаций. Кроме работы, он никуда не ходил. На фабрику он шел полями, чтобы не встретиться со своими прежними знакомыми. Старые друзья иногда приглашали его на обед, но он отказывался, потому что, как он объяснил жене, не мог в свою очередь приглашать их из-за отсутствия денег.

– Но, – возражала Кэтрин, – если они настоящие друзья, то должны приходить к нам, как бы мы ни жили.

– Я не собираюсь никого проверять на истинную дружбу.

– Значит, ты хочешь совершенно отрезать себя от всего мира?

– Мир прекрасно проживет и без меня!

– Но не ты же изменился, изменилась наша жизнь, а мы остались теми же людьми, как и раньше.

– Для тебя, может быть, это так, но не для меня. И конечно, я стал совершенно иным для моих бывших знакомых. В их глазах я – банкрот и неудачник. Я для них ничем не лучше рабочих.

– Значит, ты смирился с поражением?

– Что я могу сделать? Моя фабрика отошла Хернам, а дом – Мартину Коксу. Как же они теперь довольны собой! Как они хохочут и радуются, эта парочка!

– Только не Мартин, – возразила Кэтрин. – Он никогда не станет злорадствовать!

– Откуда тебе известны его чувства и мысли?

– Потому что я его знаю гораздо лучше, чем ты. Я знала его еще мальчиком. Он стремился учиться, был таким восприимчивым.

– Конечно, и был влюблен в твою сестру Джинни, если я правильно понимаю. Но, к счастью, сыну каменщика не удалось получить все! Хотя бы это меня успокаивает! Выскочка получил далеко не все!

– Мне жаль, что ты так говоришь.

– Кэтрин, я не могу тебя понять! Неужели тебе не безразлично, что Мартин Кокс живет в нашем доме?

– Конечно, мне очень обидно, что нам пришлось покинуть этот дом, но что касается самого Мартина…

– В том-то все дело. Мы не должны были его покидать. Если бы мы послушались Стивенсона, мы могли бы сохранить дом. Но ты настояла, чтобы его продать. Дом, который должен был перейти к нашему сыну!

– Чарльз, у тебя еще много долгов. Дик все понимает и принимает… Он понимает, что это дело чести. Всякий раз, когда мы с тобой об этом заговариваем, ты теряешь чувство реальности. Если бы мы даже остались в Рейлз, мы бы не смогли содержать этот дом.

– Если бы мы остались в Рейлз, у нас могла быть иная жизнь. Меня уважали бы. Л теперь я живу в этой хибаре, и они понимают, что я опустился слишком низко, отсюда и соответствующее отношение. Если бы я все еще жил в Рейлз, может быть, мне бы предложили стать партнером в каком-нибудь деле…

– Разве для этого не потребовалось бы денег?

– Совсем необязательно. Мой опыт работы чего-то стоит. Любой приличный работодатель с удовольствием платил бы мне за мой опыт. Я мог бы взять в долг, представив Рейлз в качестве залога. Я так уже делал, когда строил новое крыло. Но теперь об этом говорить уже поздно…

Чарльз отвернулся и на какое-то время уставился в пространство. Потом вышел из дома. Его ужин остался на столе – несколько кусков холодной постной баранины и холодная картофельная запеканка с луком. Кэтрин встала, прикрыла тарелку и поставила все в буфет.

Когда у Чарльза бывало подобное настроение, ему становилось легче после прогулки по холмам. Иногда он гулял часами и возвращался домой совершенно измученный.

Чарльз ненавидел свой дом в Крайер-Роуз. Там нельзя было побыть одному. Болтовня детей действовала ему на нервы, и он часто срывался. Он продолжал просматривать газеты, надеясь найти другую работу. Но все еще продолжался спад в текстильной промышленности, и большинство фабрик в Каллен-Вэлли оставались на грани банкротства. Это касалось и Хайнолт-Милл. И хотя Чарльз иногда злорадствовал, что Херны откусили слишком большой кусок пирога, все это только усугубляло его плохое настроение. Как он мог на что-то надеяться, если будущее текстильной промышленности было таким туманным? На мировых рынках шерсти великолепного качества предпочитали дешевые камвольные ткани и твиды, подобные тем, что вырабатывали на Кендалл-Милл.

Он ненавидел свою службу. На фабрике не было четкого распорядка работы. Ткацкий цех был старым, с очень плохим освещением. Окна никогда не мылись. Деревянные полы были скользкими от грязи, пролитого керосина и масла. Кроме того, он знал, что рабочие посмеиваются над ним. Им нравилось, что бывший богач сейчас работает наемником, почти как они сами.

Как-то Джордж Эйнли нанял нового работника, и Чарльзу показалось знакомым его лицо.

– Мне кажется, я вас знаю.

– Да, сэр, вы правы. Я работал раньше у вас на фабрике. Но мы вскоре расстались.

– Да, да, теперь я вспомнил. Ваше имя Хопкинс. Я уволил вас за дерзость. Надеюсь, с тех пор вы стали поскромнее.

Рабочий улыбнулся и коснулся своей шапки.

– Надеюсь, и вы тоже, сэр Ярт.

Чарльз пожаловался Эйнли, но тот его не поддержал.

– Вам вообще не следовало обращать на него внимания. Вы сами его спровоцировали.

Он проработал на фабрике уже почти два месяца, когда разразился скандал в цехе, где ткань очищали от узлов и затяжек. Чарльз был недоволен работой и велел переделать. Рабочие пожаловались Джорджу Эйнли, и тот вызвал Чарльза к себе в конторку.

– Мои рабочие знают свое дело. Им было сказано не тратить лишнего времени на эту ткань. Это часть специального заказа для Уинтертона, и я обещал, что мы доставим его на следующей неделе.

– Нет никакого смысла отправлять ткань, если она сразу же вернется обратно на доработку.

– Ничего подобного, – ответил ему Эйнли. – Я запросил за нее очень низкую цену.

– Низкая цена или нет, – продолжал спорить Чарльз, – я просто не понимаю, как вы можете производить подобные тряпки и называть это тканью!

– Но я зато могу продать все, что я произвожу, мистер Ярт. А это получше того, чем вы занимались последние два года в Хайнолт-Милл. Кроме того, я оплачиваю все мои счета и регулярно плачу моим рабочим зарплату.

– Если вы считаете, что я останусь работать у вас после подобных разговоров…

– Как пожелаете. Мне все равно. – Эйнли с отвращением посмотрел на него. – Я и раньше понимал, что не следует нанимать на работу человека, занимавшего прежде высокое положение. В особенности, если это человек вроде вас.

– Вы, кажется, забыли, – ответил ему Чарльз, – что вы сами предложили мне работу, сказав, что вам нужен мастер.

– Да, но мне пришлось это сделать по просьбе моего друга и хозяина этой фабрики.

– Что это за друг?

– Мартин Кокс.

– Теперь вам придется поискать себе кого-нибудь другого, – заметил ледяным тоном Чарльз.

Когда он вернулся домой, у входной двери на коленях стояла Кэтрин, отмывая белые каменные ступеньки. Он был поражен. Все соседи и прохожие могли видеть. Он не мог этого пережить. Кэтрин взглянула ему в лицо и увидела, что оно было мертвенно-бледным. Она молча отодвинулась в сторону, и он также молча прошел мимо нее в узкий коридор. Он дождался, пока она вытерла последнюю ступеньку, поднялась на ноги и закрыла дверь.