– Что?!

Услышав это страшное слово, Сенда почувствовала, как кровь застыла у нее в жилах, несмотря на то что девушка вся взмокла от бега. Какой еврейский ребенок в России не знал значения слова «погром»?

Санкционированная смерть. Массовые убийства невинных людей. Все из-за обстоятельств их рождения, над которыми они были не властны.

– Нет. Не может быть. – У нее на глазах выступили слезы. Она не хотела этому верить… Отказывалась верить. Погромы отошли в прошлое. – Ни одного не было. – Она задыхалась. – Много лет. Почему сейчас?

– Погром, – упрямо повторил Шмария.

– Но почему? Какая причина… – Она плотно сжала губы. Как глупо с ее стороны! Из тех рассказов, которые она слышала, для погромов причина была не нужна. Быть евреем достаточная причина.

– Дом Вользака. Кто-то поджег его. Я пытался их остановить, но было поздно.

Значит, все-таки была причина. Сенда отвела взгляд от дороги и искоса посмотрела на него. Неожиданно она вскрикнула, споткнувшись о поваленное дерево, и упала на землю лицом вниз, чувствуя, что воздуха в груди не осталось.

Ошеломленная, она подняла голову. Затем сердито потрясла ею, стараясь прийти в себя. Взор ее помрачнел: Шмария не остановился, чтобы помочь. Он даже не оглянулся на нее. Он продолжал бежать.

Из-за погрома.

О Господи! Сенда подавила рыдание, заставила себя подняться и осторожно сделала несколько шагов. Слезы выступили у нее на глазах. Падая, она подвернула ногу, и боль отдавала вверх, до середины голени.

Морщась от боли, девушка поборола готовый сорваться крик и заставила себя пойти дальше. Губы ее сжались от ненависти к себе самой. Шмария был уже почти у края леса. Она здорово отстала от него. И все из-за этого дурацкого падения. Если она не поторопится, будет слишком поздно.

Сенда глубоко вздохнула. Нет, она не позволит этому задержать себя, только не сейчас. Если то, чего опасается Шмария, правда, что стоит ее боль в сравнении с опасностью, грозящей стольким людям?

Стараясь не думать об острой боли, пронзавшей ногу, она заставила себя бежать вперед.

Ветер развевал ее волосы. Еще немного, и она догонит Шмарию, ей было видно, что он уже почти достиг края леса. Цокот копыт стал намного громче – равномерный тяжелый стук, отражающийся от земли. Теперь, когда деревня была совсем близко, Сенда заставила себя ускорить бег, но как раз в тот момент, когда она добежала до опушки леса, Шмария замер на месте. Сенда хотела пробежать мимо, но он резко выбросил вперед руку, толкнул ее в грудь, и она упала навзничь.

– Что ты…

Но Шмария бросился с разбегу на землю и зажал ей рукой рот.

Казаки проскакали мимо, их сабли и ружья зловеще сверкали, от взмыленных коней во все стороны летели брызги пота, а мощные копыта поднимали вверх комья грязи. Они были совсем близко, но густой подлесок полностью скрывал Сенду и Шмарию от казаков и одновременно позволял видеть деревню.

Шмария выглядел совершенно опустошенным. Его лицо было искажено страданием.

– Мы опоздали, – тихо заплакал он, закрыв лицо руками.

Они в ужасе смотрели на начавшуюся бойню; казалось, врата ада вдруг распахнулись и оттуда на землю накинулись полчища демонов.

В руках казаки держали хлысты, ружья и шашки; огромные меховые шапки были надвинуты по самые брови. Они разделились на две группы и с противоположных концов деревни начали прокладывать себе кровавую дорогу к центру.

То, что произошло потом, не было сражением. Это была самая настоящая резня – систематический забой мирных, безоружных жителей ордой безжалостных, кровожадных дикарей.

Первыми жертвами стали Гильда Мейерова и ее дети. На глазах у Сенды Гильда, завидев казаков, выбежала из соседней хижины, схватила троих своих детей, которые играли во дворе, и потащила их за собой в обманчиво кажущийся безопасным дом, затем захлопнула дверь и заперла ее на засов. После того как дом был подожжен, потребовалось всего несколько минут, чтобы женщина и дети, спотыкаясь, тяжело дыша и кашляя, выскочили наружу. Дети были застрелены, а застывшая от ужаса Гильда так и не увидела, как взметнувшаяся шашка, описав в воздухе дугу, опустилась на ее шею. Ее отрубленная голова пролетела по воздуху и упала на землю, дважды подпрыгнув, как какой-то грязный мяч, прежде чем откатиться в сторону.

Мирная деревня превратилась в море крови. Никто и ничто, ни люди и ни вещи, не были пощажены. Сенда не раз слышала рассказы о погромах, имевших место в прошлом, но они всегда казались всего лишь рассказами – чем-то, что случалось с другими людьми. Ничто не подготовило ее к ужасам настоящего. Она видела, как выстрелом в грудь был убит ее отец, как он рухнул на землю, видела, как ее мать с криком упала сверху на его безжизненное тело, как она голосила и, рыдая навзрыд, держала в руках его голову, а какой-то казак, перегнувшись с коня, по всей длине разрубил ей спину.

Бойня продолжалась всего несколько минут, но Сенде они показались вечностью. Один невообразимый кошмар следовал за другим, в какую бы сторону она ни смотрела.

Она видела, как из одного загоревшегося дома выбежала худая, нескладная женщина и бросилась в сторону сарая, стоящего на полпути между ее домом и лесом. Дорогу ей преградили два казака, которые начали описывать вокруг нее сужающиеся круги, пока она не упала и не была растоптана железными подковами их коней. Сенда закрыла глаза. Она узнала Ганну Яффе, их соседку, которая очень гордилась своим умением стряпать. Когда она пекла пироги, то всегда угощала ими соседей, а стоило кому-нибудь заболеть, Ганна приносила им горшки с дымящимся куриным бульоном. Больше она никогда не будет ни готовить, ни печь. Об этом позаботились казаки.

Сенда с разрывающимся сердцем смотрела, как Соломон, муж, которого она не любила, предпринял героическую попытку спасти из синагоги священную тору. Когда он со свитками под мышкой выбежал из храма, вокруг него и этих свитков умело обмотался казачий хлыст. Полностью лишенный возможности двигаться, Соломон стоял как вкопанный, воздев к небу глаза, а банда казаков разрубала на кровавые куски и его тело, и манускрипт. Горе пронзило сердце Сенды в ту минуту. Значит, он не был трусом. Он храбро встретил смерть, и теперь ей было стыдно за то, как она с ним обошлась.

Но вскоре эти ее переживания уступили место другим: теперь перед ее глазами предстала самая ужасная картина из всех виденных. По дороге, делящей деревню пополам, средь рваных клубов дыма с мрачной решимостью во взоре вышагивала ее любимая бабушка Голди, со стянутыми на затылке седыми волосами, в домашних шлепанцах и в болтающихся на щиколотках слишком больших для нее носках.

Вокруг Голди с яростной быстротой и жестокостью продолжалась резня, но она не сбавляла шаг. Она была не из тех, кто умирал без борьбы. Дважды – по поводу сердца и печени – она обманывала страшную жницу, и сейчас она тоже не собиралась спокойно сидеть и ждать, когда казаки завершат свое черное дело. Если только это было в ее силах. Она шла напролом, держа в руке поднятый высоко вверх нож для разделки мяса, нацелив его на ближайшего конного казака. Прежде чем она поравнялась с ним, он откинул назад голову и захохотал, затем натянул повод, заставив коня встать на дыбы, и, когда могучее животное резко опустило ноги, его копыта раздавили бабушку Голди с такой же легкостью, с какой была раздавлена Ганна Яффе.

Сенда не могла дальше выносить этот кошмар. Ей стало плохо от этого дикого зрелища; ее тошнило от той дьявольской радости, которую, казалось, испытывали казаки. Однако она должна была еще помочь одному человеку.

Несмотря на необъятные размеры, тете Софии трижды за те минуты, пока продолжалась бойня, удалось избежать беспощадных ударов казачьих шашек. И сейчас она так быстро, как только позволяли ее полные ноги, мчалась в направлении тех самых кустов, за которыми прятались Сенда и Шмария. Она бежала, задыхаясь, вытянув вперед толстые руки, уповая на то, что какие-то невидимые силы придут ей на помощь. Когда София заметила выглядывающую из кустов и протягивающую к ней руки Сенду, в ее глазах засветилась надежда.