Неожиданный стук в дверь заставил женщин вздрогнуть. Перл отдернула руки.
– Мисс Боралеви, пора! – послышался голос ассистента. – Мистер Зиолко будет на площадке с минуты на минуту.
В одежде или без нее Луис Фредерик Зиолко был слишком внушительной личностью, чтобы затеряться в толпе. С одной стороны, этому способствовали его огромный рост, вьющиеся от природы черные волосы, царственный нос, чувственные надменные губы и проницательный взгляд черных глаз. С другой – его телу с развитой мускулатурой, которое он всегда поддерживал в хорошей форме, позавидовал бы любой атлет. Будучи одним из столпов Голливуда, Луис Зиолко выглядел как мечта любого агента по подбору актеров, как самый настоящий плейбой. Он и был им, как только ему выпадала такая возможность.
Для людей, не имеющих отношения к миру кино, съемки фильмов представляются беспечным времяпрепровождением, состоящим на сорок пять процентов из блеска, еще на сорок пять процентов из вечеринок и лишь изредка – на десять процентов – из работы спустя рукава, в то время как в действительности экзальтированные граждане этого феодального кинокоролевства занимали первое место по продолжительности рабочего дня и последнее по свободному времени, уступая лишь рабам. Производство фильма было изнурительным делом, занимающим шесть дней в неделю, причем нечеловеческий труд начинался с восходом солнца и заканчивался намного позже его захода, поэтому эти безжалостно эксплуатируемые трудоголики обычно живо пользовались своим честно заработанным выходным – воскресеньем. По воскресеньям проходили бесконечные вечеринки у бассейна, теннисные матчи и другие общественные мероприятия, ставшие легендой. Они проходили на Голливудских холмах – самым известным из которых был Лукаут Маунтен, – и начинались обычно в субботу вечером, когда звезды с коктейлями в руках переходили из одного дома в другой. Дорога Эппиен Уэй на Лукаут Маунтен получила название Золотого Берега, а если там становилось скучно, разодетые в пух и прах звезды снимались с насиженных мест и отправлялись обедать и танцевать к Чиро или в «Трокадеро». Во многих отношениях эти знаменитые вечеринки были продолжением работы. Никто не осмеливался отклонить высочайшее приглашение главы студии, даже если было известно, что он хотел усеять лужайки перед своим домом звездами, начинающими актрисами, режиссерами и писателями только для того, чтобы их фотографии украсили страницы ненасытных газет и журналов или вошли в кинохронику самой студии, превращая забавы знаменитостей в значительные события светской жизни. Поэтому не было ничего удивительного в том, что голливудские вечера вошли в легенду.
Постоянной фигурой всех воскресных сборищ был Луис Зиолко. На его внешнем виде никак не сказывалась бурная субботняя ночь, которую он проводил с какой-нибудь красоткой. Он играл в теннис, как дьявол, и чувствовал себя в бассейне, как рыба, что поддерживало его в отличной физической форме, хотя и выглядел старше своих тридцати лет. А поскольку он был необычайно красивым, образованным холостяком с прекрасными манерами – женщины же в Голливуде ничем не отличались от женщин во всем мире, – к его услугам было множество красоток, которые вешались ему на шею, мечтая стать его подругой, женой или просто переспать с ним в обмен на помощь в карьере, а иногда и совершенно бескорыстно.
Он упивался женским вниманием. Эти субботние ночи и воскресные сборища способствовали рождению легенды о Луисе Зиолко как о самом удачливом, жизнерадостном, богатом и сексуальном молодом режиссере Голливуда. Десятки женщин позволили соблазнить себя в напрасной надежде выйти за него замуж; но до сих пор это удалось лишь одной, которая, как и подобает всем бывшим супругам, отошла для Луиса далеко в прошлое, напоминая о своем существовании, только когда подходил очередной срок выплаты алиментов.
Несмотря на жгучие страсти и скандалы, которые с регулярностью хорошо отлаженного часового механизма сотрясали Голливуд, это было сообщество тесно связанных друг с другом людей и большинство руководителей студий крайне пуритански относились к вопросам секса. Поэтому Луис был осторожен в том, что касалось его пресловутых любовных похождений. Во всех остальных своих делах и принципах он был бесстрашен, нисколько не заботясь о том, что он нем подумают другие. Несмотря на то что время от времени он встречался с женщинами, которые распускали слухи о его мужских достоинствах, он не пренебрегал и платными услугами, частенько утоляя свою потребность в женском обществе с помощью проституток, чьи дневные пути никак не пересекались с ним. Ему не претило платить за интимные услуги, а напротив, казалось очень удобным. Привлекательная сторона таких отношений заключалась в том, что за выдачей денег следовало короткое прощание, без вопросов и без какой-либо информации друг о друге, а самое главное, без каких-либо взаимных обязательств. Такие отношения были предпочтительнее потенциально опасных связей, которые в конце концов могли выйти за допустимые рамки и стать сложнее, чем ему бы хотелось.
Если в чем-то его жизни и не хватало совершенства, так это в том, что он был холост. Все дело в том, что Луису еще предстояло встретить женщину, с которой, по его мнению, он смог бы ужиться.
В то время как Тамара, затаив дыхание, ожидала неминуемого появления Луиса Зиолко, она понятия не имела, что в павильоне его не было, что он и не собирался туда идти и что его настроение определенно оставляло желать лучшего. Накануне он здорово напился и провел бурную ночь, а утром проснулся со страшной головной болью. Но хуже всего было то, что на его глазах рушилось все, ради чего он когда-либо работал. В прямом смысле этого слова. Прямо на глазах.
Неприятности начались еще вчера, когда его красно-черная автомашина «дюсенберг», модель «Джей», испустила дух прямо посреди Уилширского бульвара и ее пришлось отбуксовывать в гараж, где ему было сказано, что «придется подождать недельку-другую, пока не прибудут запчасти из Детройта». Теперь будет вынужден пользоваться темно-синим «крайслером». А еще позже ему пришлось пройтись почти по всей своей «черной книжечке», пока он в конце концов не попал в точку, наткнувшись на девочку, которая этой ночью была свободна. До этого он никогда не пользовался ее услугами, но, по отзывам, она была хороша.
А утром его разбудил страшный грохот. «Мой дом!» – было первое, о чем он подумал.
Даже во сне Луис Зиолко слышал оглушительный гул и мог бы поклясться, что дом брыкается не хуже какой-нибудь дикой лошадки в родео. В его мозгу молнией пронеслась ужасная мысль, преследующая всех калифорнийцев: «Землетрясение! Настоящее землетрясение! Землетрясение-убийца!»
Первое, что он увидел, когда с выпрыгивающим из груди сердцем очнулся от мирного сладкого сна, была вчерашняя проститутка, которая рылась в его побрякушках, аккуратно складывая в кучку его золотые с бриллиантами запонки, бриллиантовые булавки для галстуков, золотую зажигалку, портсигар от Картье и золотые часы «Ролекс».
И в тот момент, когда он вскочил с кровати, чтобы придушить эту дешевую потаскуху, ужасающий треск сотряс воздух. За ним последовал страшный низкий грохот, и они оба очутились на ковре с длинным ворсом.
В отличие от Луиса Зиолко, который родился и вырос в Бруклине, девушка оказалась закаленной калифорнийкой, поэтому она первая вскочила на ноги. Позабыв о дорогих побрякушках, оставленных на бюро, она с криками: «Землетрясение!» рванула к ближайшему выходу. Выбор двери оказался страшной ошибкой, поскольку она вела на узкий балкон, опоясывающий дом со стороны нависшего над ним отвесного горного каньона. Сонливость Зиолко как рукой сняло при виде стены вязкой грязи, которая непрерывным потоком потекла в комнату, наподобие коричневой рвоты, изрыгаемой из какого-то гигантского рта. Он понял, что через каких-то пару секунд они оба утонут в этой жиже, если он срочно что-нибудь не предпримет.
Дернув перепуганную насмерть девушку за руку, он быстро потащил ее к балконной двери, находящейся на противоположной стороне комнаты. Пока они мчались через балкон к подъездной дорожке, Зиолко подумал, что надо было бросить эту воровку, чтобы она утонула в грязи, но это запоздалое сожаление тут же сменила другая, более страшная мысль: балкон под его ногами, находящийся на высоте трехсот футов над Лос-Анджелесом, затрещал и стал раскачиваться, а его огромные бетонные плиты одна за другой начали коробиться.
