— Нет, не у меня.

Мистер Твист не надеялся испытать радость ни в тот день, ни позже; но что-то похожее испытал. Тем самым, он засмеялся, а там — взвыл от боли.

— Вот и доигрались, — наставительно сказал он, когда перестал сжимать голову обеими руками. — Положеньице-то не лучше моего.

— Нам обоим плохо, Шимпи. Надо действовать вместе и как можно быстрее.

— Как это, действовать?

— Сейчас скажу. Этот шофер привез квитанцию…

— …и дал старикану, да?

— А вот и нет! Племянничку. Молодому Кэрролу. Потрясенный Шимп воззрился на Моллоя.

— Кэррол? Это который там, наверху?

— Он наверху?

— А то! Заперт, и окна с решетками. Ты уверен про квитанцию?

— Еще как! Идем и берем.

— И все?

— Все.

— А как, — спросил Шимп, — мы ее возьмем?

Мистер Моллой ответил не сразу. Он сам размышлял об этом, крутя педали, и в конце концов понадеялся на острый разум Шимпа.

— Я думал, — признался он, наконец, — тебе что-нибудь придет в голову.

— Да? Мне?

— Ты такой умный, — сказал Моллой. — В чем в чем, а в этом тебе никто не отказывает. Что-нибудь ты измыслишь.

— Да? А ты пока что отдохнешь? И за все, про все…

— Ну, Шимпи!

— … какую-то жалкую треть? Вот что я скажу… Мистер Моллой чуть не заплакал.

— Ох, не будем заводиться! Договорились, и ладно. Такое, знаешь, джентльменское соглашение.

— Да? Спустись с неба, птиц распугаешь. Семьдесят процентов мне, а то работать не буду.

— Семьдесят!

— Пожалуйста, дам совет. Иди туда сам, побеседуй. Если он чувствует то, что я после этих капель, он тебе очень обрадуется. Ну, оторвет голову, ну, выбросит из окна — чего там, все одно умирать.

Мистер Моллой, и раньше не слишком сообразительный, после своей поездки совсем лишился сметливости. Вот если бы тут была жена, она бы мигом подкинула идей, и самых отборных.

— Нельзя ж его вечно там держать, — печально вымолвил он.

— И не нужно, если ты согласен на тридцать процентов.

— У тебя что, есть план?

— Как не быть!

Моллой пригорюнился. Он знал: когда Шимп поделится планом, он сразу увидит, что тот буквально лежал под рукой, бери — не хочу.

— Ну, как? — поторопил медик. — Тридцать — лучше, чем ноль. И не говори, что сам так думал!

Мистер Моллой сделал последние усилия. Он был мастером своего дела — продавал фантомные акции несуществующих нефтяных компаний — но своего, не чужих.

— Хорошо, Шимпи, — сказал он, покорно вздохнув.

— Значит, мне — семьдесят, вам — тридцать?

— Да. Только уж не знаю, как сообщить ей… Она рассердится, Шимпи. Что там, она расстроится.

— Пускай хоть треснет, — невежливо ответил Твист. — Лилию, видите ли! Ну ладно. Значит, Фланнери отнесет ему с утра кофе, а в кофе мы кое-чего добавим. Потом идем туда, берем квитанцию, и привет!

Мистер Моллой застонал. Предчувствия его оправдались.

— Да я сам мог это придумать… — сокрушался он.

— Мог бы, если бы у тебя были мозги, а не мякоть от тыквы. Бутафорские головы хороши, но только с виду. Обменял бы, а? — посоветовал Твист.

Над «Курсом» взошла заря, обещающая много интересного, но поначалу было довольно пасмурно. К семи часам утра солнце кое-как пробилось сквозь туманы, а к восьми один из его лучей коснулся сержанта Фланнери. Тот хрюкнул, открыл глаза и, — обнаружив, что начался новый день со всеми его трудами и заботами, встал, чтобы проделать простую солдатскую гимнастику, а там — приняться за несложный туалет. После всего этого он направился в кухню, откуда шел густой запах бекона и кофе.

Сотрапезницы, горничная Рози и кухарка миссис Ивенс, приветствовали его с той теплотой и той почтительностью, которые приличествуют человеку таких дарований. Как бы плохо ни относились к сержанту некоторые пациенты, скажем — сэр Джеймс Ригби-Радд, неоднократно делившийся желанием содрать с него шкуру, на симпатию служанок он мог положиться. Рози пленили его усы, миссис Ивенс — беседы.

Сегодня, однако, усы были, и во всей своей славе, а беседа не клеилась. Как правило, сержант начинал ее острым замечанием о погоде или захватывающим пересказом сна, но этим утром молчал или, точней, молчал в той мере, в какой мог молчать за едой.

— И о чем вы задумались, мистер Фланнери? — обиженно спросила кухарка.

Старший сержант вздрогнул, заметив, что выказал небрежение к дамам.

— Можно сказать, мэм, — отвечал он, подцепляя вилкой кусок бекона, — что я задумался о тяготах жизни.

— Да, — согласилась миссис Ивенс— Жизнь — это вам не кот начхал.

— Ах! — прибавила Рози, которую лишь из милости допускали на пиршество духа.

— Вот этот нервотик, — развил свою мысль сержант, глотая кусок и тыкая вилкой в следующий. — Простите за выражение, сердце кровью обливается. Чего у него не было? Учили, лечили, лелеяли. А пошел по дурному пути и, пожалуйста, сидит под замком.

— А выйти он не может? — спросила Рози, ибо они с кухаркой взволнованно шептались об этом весь прошлый вечер.

Фланнери удивился.

— Выйти? Ну, нет! А и вышел бы, ничего, раз уж я в доме.

— Мы так рады, что вы здесь, мистер Фланнери! — заверила кухарка.

— Вот и его сестрица сказала точно эти слова: «Старший сержант, — говорит, — я так рада, что здесь такой человек! Я уверена, что на вас можно, — говорит, — положиться», — он вздохнул. — Я и задумался. Какая барышня, а ее… это… ы… снедает тревога из-за какого-то, простите, психа.

— Не больно-то она красивая, — заметила Рози. Повисло тяжелое молчание, какое воцаряется, когда (если это бывает) младший лакей возразит дворецкому. У сержанта буквально вылезли глаза, и он сурово отхлебнул кофе.

— Не говорите чепухи, моя милая, — произнес он.

— А что, и сказать нельзя? А что, и пикнуть нельзя?

— Можно, — отвечал он, — да, можно, только, — прибавил он со спокойной строгостью, — не всякую чушь. Барышня очень красивая. Я таких и не видел. Глаза, — он поискал сравнение, — как звезды.

Он помолчал и закончил так:

— Пожалуйста, миссис Ивенс, когда все для него приготовите, велите отнести мне в сад. Покурю под деревом.

— Неужели уходите? Вы ж недоели!

— Сколько мог, столько съел, — отвечал сержант. — Мне не до еды.

И он удалился, хотя Рози умоляюще глядела ему вслед. Эффект, произведенный усами, он давно заметил, но полагал, что женщин надо держать в узде. Конечно, Рози — очень даже ничего, однако не ей судить о богинях.

В кухне застольная беседа сменилась монологом. Миссис Ивенс поделилась взглядами на современных девушек. Поскольку взгляды эти не отличались своеобразием, перескажем их кратко. Миссис Ивенс не понимала, куда эти девушки катятся. У них нет ни совести, ни уважения к старшим, а вот наглость есть — лезут, когда не спрашивают. Доводят мужчин до того, что те есть не могут. Если бы миссис Ивенс в юные годы так себя вела, ее матушка… Нет, нельзя и представить, что бы та сделала.

Ответила Рози теми словами, которые помешали сержанту доесть свой бекон:

— Не больно-то она красивая.

Мы не знаем, сдалась бы кухарка или снова принялась за нотации, поскольку зазвонил звонок.

— Это он, — сказала миссис Ивенс— Сходи, погляди, чего он хочет. Если насчет завтрака, я через минутку.

Хозяина она всегда называла он, выделяя это местоимение, тогда как ее соратница предпочитала прозвище Обезьян.

Вернувшись, она сообщила, что требуется завтрак, но не хозяину, а узнику, и прибавила:

— Велел сперва занести ему.

— Кто, он?

— Уж известно, Обезьян.

— Какой он тебе обезьян!

— Похож очень. Что, нет?

Кухарка вместо ответа стала рассуждать о том, что сделала бы ее мать. Однако Рози это не заинтересовало.

— Значит, надо туда отнести бекон, яички, тосты и кофей. Только сперва Обезьян посмотрит. А насчет барышни, это как кому. Волосы выкрасить, глаза подвести, как эти, вампы…