Шерлок Холмс, без сомнения, сказал бы, что проблема не лишена определенной занимательности. Первая встреча со Стикни настолько окрылила Алджи, что он не сомневался — еще несколько таких, и он прикует миллионера к своей душе стальными обручами.[118] Горько было бы вылететь из дома прежде, чем это случится. Он с нахмуренным челом расхаживал по лужайке, когда из дома появился Генри, на сей раз — в традиционном костюме английского сельского джентльмена.

Генри был весел, как человек, у которого камень упал с души.

— Я видел Стикни, — сказал он. — Столкнулись в прихожей.

— Да?

— Он решил завтра отвезти пресс-папье в Лондон.

— Он мне говорил.

— Значит, ничто тебя здесь не удерживает, и ты скоро уедешь.

— Ты меня выгоняешь?

— Верно. Прости, но тебе известны мои взгляды.

Алджи внезапно просветлел. На него снизошло вдохновение. На разных людей оно действует по-разному. Математик Архимед в сходном случае выскочил из ванны с криком «Эврика!» Алджи только закурил новую сигарету.

— Ты не забыл, что я знаю твою страшную тайну? — сказал он, — Что, если я проболтаюсь?

Генри пошатнулся. Он не верил своим ушам.

— Ты же не станешь этого делать!

— Конечно, не стану. Пока трезв. Мне это и в голову бы не пришло. Однако представь, что я напьюсь в стельку и начну трепать языком. Разве не разумнее держать меня здесь и приглядывать, чтобы я не хватил лишку? Только тогда твое сердце будет спокойно. Ну как? Я остаюсь?

Веселость исчезла с лица Генри.

— Хорошо, — тихо сказал он. В который раз он вынужден был признать, что у племянника на все найдется ответ.

Время уже шло к обеду, когда Билл вновь объявился в кругу постояльцев «Жука и Клена». В ванне он пробыл не дольше обычного, но, одевшись, еще часа два лежал на кровати, погруженный в свои мысли.

Мысли эти относились главным образом к Л.П. Грину и не оказали терапевтического воздействия на страдальца. Чем больше Билл думал, тем меньше ему верилось, что девушка, обрученная с Л.П. Грином, придет к разумному решению с ним расстаться. Да, верно, что из шестисот сорока трех учеников старинного образовательного заведения, в котором он провел свои юные дни, не было ни одного гаже, чем Л.П. Грин, но девушки, увы, редко обращают внимание на моральные изъяны. Внешняя оболочка для них всегда важнее душевных качеств, а внешняя оболочка у Л.П. Грина, как ни крути, выше всяких похвал. Что может противопоставить этому Билл Харди? Только честное сердце и некоторые грубые навыки, скажем, умение лазить по деревьям.

Со вздохом он заставил себя наконец подняться с постели, причесаться и сойти вниз. При всей привязанности к другу, его ничуть не увлекала перспектива беседовать с Алджи во время и после обеда. Он стремился к одиночеству, однако очень удивился, когда желание исполнилось. Алджи нигде не было. Он то ли вознесся на небо в огненной колеснице, то ли встретил своего дядю Генри и получил приглашение на обед в Эшби-холл. И то, и другое представлялось маловероятным, но иное объяснение предложить было трудно. Билл прождал полчаса и пошел обедать в одиночестве. Усаживаясь за стол, он заметил рядом с салфеткой, любовно сложенной в форме лотоса, письмо.

Билл рассчитывал надолго задержаться в Эшби Параден, поэтому, уезжая из Вэлли Филдс, договорился на почте, чтобы всю корреспонденцию пересылали сюда — вдруг придет весточка из Нью-Йорка, от литературного агента, которому он послал книгу. Сейчас Билл с трепетом обнаружил, что так оно и есть. Дрожащими пальцами он вскрыл конверт и начал читать.

Содержимое конверта не обмануло его надежд. Послания литературных агентов — всегда шедевр отточенной прозы, но это выделялось даже на общем фоне. Биллу казалось, что он не читал ничего настолько увлекательного и стилистически безупречного.

Подошла официантка и предложила на выбор вареную говядину и куриный рулет, но любезно предупредила, что от рулета разборчивому едоку лучше воздержаться. Билл сказал: «Да, вареную говядину, пожалуйста», — хотя хотел бы поведать целую историю.

«Мейбл, — хотелось ему сказать, — знаете, что? Я отправил свою книгу некоему Бринсли Меривезеру в Америку, не думая, что от этого будет какой-то прок, и вы изумитесь, услышав, что он не только отнес ее в крупное издательство, но и продал в журнал за астрономическую сумму в четыре тысячи долларов. Думаю, это самая большая сенсация в истории английской литературы, так что, если вы хотите новую шляпку, норковый палантин или что-нибудь в таком роде — покупайте, а расходы черкните на мой счет».

Только разделавшись с говядиной и последовавшим за ней неаппетитного вида бланманже, он метеором пал с розового облака и вспомнил, что жизнь беспросветна. Как бы ни старались Бринсли Меривезер и крупное издательство поднять его дух, они были не в силах изменить того факта, что Джейн Мартин скоро будет зваться миссис Л.П. Грин.

Билл мрачно отказался от сыра и пошел в бар предаваться отчаянию.

В первый раз он так увлекся письмом, что только сейчас, перечитывая его по-новой, увидел внизу пометку «см. на обороте» и, перевернув листок, обнаружил, что Бринсли Меривезер приписал постскриптум.

В нем литературный агент советовал Биллу, не теряя времени, ехать в Америку, чтобы изучить американский рынок, познакомиться с издателями и вообще подкрепить первый успех. Только так, писал Бринсли, можно раскрутить стоящую вещь.

Предложение потрясло Билла своей своевременностью. За годы в Америке он полюбил эту страну. Если ехать в нее, то, конечно, именно сейчас. Обычно отвергнутые влюбленные из Англии отправляются в Скалистые Горы стрелять гризли, но встречи с издателями — вполне адекватная замена.

Правда, денег на билет у него не хватало, но, если показать письмо, банк в Олдвиче наверняка согласится на превышение кредита.

Билл решил, что займется этим завтра с утра.

Обычно, если человек собирается проехать на поезде тридцать пять миль и вернуться к обеду, друзья и родственники не провожают его на вокзал, приберегая этот трогательный знак заботы для более долгих расставаний. Однако необходимость выйти из дома, имея при себе пресс-папье Красавчика, повергла Уэнделла в такое смятение, что Генри и Келли сочли своим долгом морально его поддержать. Они опасались, что в противном случае он дрогнет и вернется с полдороги.

Его речи на платформе только подтвердили их опасения. Он говорил почти исключительно о вездесущем сыщике, чья черная тень преследовала его повсюду. Как знать, говорил Уэнделл, что сыщик не бродит поблизости? Вдруг некое дьявольское чутье подсказало ему, что он, Уэнделл, вместе с пресс-папье направляется сейчас в Лондон?

Напрасно Келли уверяла, что, будь на платформе сыщик, она бы его увидела. Напрасно Генри говорил, что сыщика не существует в природе. Ничто не могло вернуть Уэнделлу утраченное спокойствие. Только мысль, что сокровище окажется в банке, кое-как поддерживало в нем силы. Больше всего он напоминал нервного лазутчика, которому поручили пронести сверхсекретные документы через расположение вражеских частей.

Это может показаться странным, если вспомнить, как беспечно Уэнделл назвал сыщика «хорьком» и как решительно был настроен вчера в разговоре с Алджи. Однако все объясняется просто. Тогда он был под завязку нагружен домашним пивом из «Жука и Клена», под воздействием которого тишайшие обитатели Эшби Параден, бывало, лезли в драку со всеми подряд. К утру действие возбуждающего напитка выветрилось, и Уэнделл вновь стал робкой ланью, как в свои допивные дни.

По названным причинам разговор не очень клеился. Легко понять облегчение Генри, когда сзади раздался зычный окрик, и, обернувшись, он увидел своего друга Уэйд-Пиготта.

Клод Уэйд-Пиготт из фирмы «Бейтс, Уэйд-Пиготт и Поллард» был дородный, краснолицый мужчина среднего роста, чье неизменное добродушие выливалось главным образом в поток анекдотов. Он всегда напоминал Генри третьеразрядных комиков его театральной поры, которые просили остановить их, если ты уже слышал эту историю, отлично зная, что еще никому на человеческой памяти не удавалось остановить их посреди анекдота.