Московские дома, принадлежавшие Прокофию, были одними из самых богатых, однако он не находил их удобными и потому выстроил на Басманной, близ Разгуляя, новый дом причудливой архитектуры, обшив его снаружи железом для защиты от огня. Когда рядом случался пожар, он приказывал закрыть железные ставни и чувствовал себя в безопасности. Внутренняя отделка дома поражала взор массой золота, серебра и самородных камней. На стенах, обшитых штофом и бархатом, красовались редчайшие картины. Зеркальные окна и лестницы были уставлены редкими растениями; мебель из пальмового, черного и розового дерева поражала тончайшей кружевной резьбой; на потолках были развешаны клетки с заморскими птицами, по комнатам гуляли ручные обезьяны; мелодии органов, искусно вделанных в стены, услаждали слух; на столах фигурные серебряные фонтаны били вином.
В 1756 году эксцентричный богач выстроил в Москве еще один великолепный дворец в Нескучном саду и разбил при нем ботанический сад. При устройстве сада и дома трудилось 700 человек, в течение двух лет выравнивая высокий берег Москвы-реки.
Прокофий Акинфиевич добился того, чего желал. Вся Россия заговорила о его богатстве и причудах. Однако его щедрость привлекала к нему не только бедных и юродивых, но и всяких мошенников, желавших поживиться за его счет. Прокофий не отказывал никому, но не упускал случая позабавиться. Так, он предложил награду тому, кто пролежит у него в доме год, не вставая с постели. Желающему отводили особую комнату и приставляли слуг, которые днем и ночью не спускали с него глаз и удовлетворяли его желания в еде, питье и прочем. Если он выдерживал испытание, то получал в награду несколько тысяч рублей. В противном случае его по уговору секли и выгоняли вон. Человек, согласившийся простоять перед Демидовым целый час не мигая, в то время как он махал пальцем перед его глазами, также получал плату. Однако если Прокофий убеждался, что не корысть, а действительная бедность вынуждала человека идти на это испытание, то он выдавал денег больше, чем обещал.
В 1778 году Прокофий устроил в Петербурге народный праздник, во время которого, вследствие громадного количества выпитого вина, умерло более 500 человек. А одним жарким июльским утром ему пришла в голову «счастливая» мысль прокатиться в санях и насладиться зимней дорогой. Для этого он закупил в Москве всю соль и велел посыпать ею дорогу, соединявшую его подмосковное имение с заставой. Проехавшись несколько раз по этому искусственному снегу, богач, очень довольный, возвратился домой.
Свою жажду дурачества и шутовства Демидов обращал и на прислугу, выставляя ее, а заодно и себя, на посмешище перед всем городом. Лакеев своих он одевал диковинно: одна нога обувалась в шелковый чулок и изящный башмак, другая – в лапоть; одна половина ливреи сшивалась из галунов, другая – из самого грубого сукна. Когда вошло в моду носить очки, Прокофий надел их не только на свою прислугу, но даже на лошадей и собак.
Шутки его, направленные против вельмож и придворной знати, были особенно ядовиты и порой далеко не безобидны. Однажды он пригласил на обед всю дворцовую знать и накануне приказал выбелить у себя все комнаты, кроме столовой, устроив перед каждой дверью леса. Гости должны были несколько раз сгибаться под лесами, пока добирались до столовой. В другой раз он сочинил и разослал эпиграммы на всех высших особ двора. Узнав об этом, императрица Елизавета Петровна приказала собрать их, отослать в Москву и сжечь в присутствии автора «под виселицей, рукой палача». Но Демидов и это наказание разгневанной императрицы сумел превратить в шутку. Он снял близ виселицы все дома, пригласил в них присутствовать при церемонии московскую знать и привел оркестр с трубами и литаврами, который увеселял присутствовавших, пока палач сжигал его произведения. Удивительнее всего, что полицейские власти, наблюдавшие это, промолчали.
Прокофию, однако, многое прощалось. Случалось, что с него за иную выходку взыскивали денежный штраф в пользу казны, чему он всегда был только рад, и нередко именно для этого выдумывал разные проделки. Екатерина II, зная о чудачествах Демидова, называла его дерзким болтуном, но смотрела на проделки снисходительно, зная о его больших пожертвованиях. Кроме того, Прокофий был настолько богат, что правительству приходилось прибегать к займам у него.
Особенно тяжело было переносить причуды и капризы Прокофия Демидова его родным и близким. Первая жена его, Матрена Антиповна Пастухова, много претерпела от самодурства и жестокости мужа и умерла безвременно в 1764 году. Во второй раз он женился на юной «тульской уроженке» Татьяне Васильевне Семеновой. С ней Прокофий долго жил невенчанным, имея от нее четырех дочерей. Брак состоялся только в 1784 году, за четыре года до его смерти, когда Прокофию было уже за 70 лет. К дочерям своим, так же как и к сыновьям от первого брака, он относился сурово. Из нелюбви к дворянам он старался выдать их за фабрикантов и заводчиков, иногда против их воли, а выдавая замуж, дарил по крупной части своего громадного состояния, но в «рядной записи» не мог обойтись без каверзы, записав, что назначает в приданое своим дочерям только по 99 рублей и 9,9 копейки.
Особенно сильно проявлялось его недовольство по отношению к сыновьям, названным не бывшими в ходу в роду Демидовых именами: Акакий, Лев и Аммос. Прокофий одним из первых Демидовых отступил от традиции воспитывать детей дома. Его сыновья учились в Гамбурге и, вернувшись в Россию, сначала даже не могли объясняться по-русски. Прокофий держал их почти в нищете. И лишь по настоянию государыни, которой стало известно бедственное положение сыновей миллионщика, Прокофий вынужден был выделить каждому из них по тысяче душ крепостных крестьян.
Вмешательство властей в его право распоряжаться имуществом по своему усмотрению вызвало озлобление своенравного богача. Он и раньше не особенно стремился вникать в тонкости заводского хозяйства. Теперь Прокофий решил продать доставшиеся ему по наследству заводы богатому откупщику, содержателю винных погребов в Петербурге Савве Яковлевичу Яковлеву.
Кроме заводов, он продал тогда же девять своих домов: в Москве, Петербурге, Ярославле, Нижнем, Чебоксарах, Казани, Тюмени, Кунгуре и Лакшеве. Продавал Демидов свои владения и в дальнейшем. В 1773 году находившийся в своей казанской деревне камердинер императрицы Александр Игнатьевич Сахаров купил у него деревень на 145 тыс. рублей, что по тем временам составляло весьма солидную сумму.
Несмотря на все эти продажи, широкую благотворительность и расточительство, а также многочисленные разделы имущества между его потомками, богатство Прокофия не уменьшалось. Этому способствовало то, что он довольно исправно вел свои дела. Известно, что он отдавал деньги в ссуду под проценты и немалое число лиц были его должниками. Кстати, в 1771 году, возвратившись из очередного заграничного путешествия, он подал правительству мысль об учреждении в России «ссудной кассы» и первое время оказывал кассе существенную поддержку своим капиталом.
Эксцентричный и своенравный богач-чудак оказался первым по-настоящему крупным благотворителем из рода Демидовых. Его дикие выходки и экстравагантность сочетались с громадными пожертвованиями на крупные начинания, часто имевшие общенациональное значение. «В те блаженные… времена, – писал очеркист, – Шереметевы строили странноприимные дома, Куракины – богадельни, Голицыны – больницы, Демидовы осыпали золотом юный Московский университет и только что созданный Екатериною Воспитательный дом».
Характеризуя Прокофия Демидова, известный издатель и историк Петр Бартенев называл его «одним из своеобразнейших лиц чудного XVIII столетия, человеком во всех отношениях достопамятным» и считал, что при видимой грубости он «одарен был теплым сердцем и тонким наблюдательным умом». Часто он, узнав о несчастном положении какого-нибудь семейства, тайно посылал крупную сумму денег, прилагая лишь записку (без подписи), что получившие посылку могут спокойно ею пользоваться, так как это добровольное пожертвование неизвестного лица.
