— Но ведь все это можно делать совершенно Открыто! — удивился Норман. — В существующем между нашими странами соглашении предусматривается широкий обмен научно-технической информацией.
— Неужели вы и в самом деле настолько наивны, мистер Норман? В силу тысяч и тысяч причин какая-то часть этой информации, порой самая значительная, наиболее ценная часть, всегда будет yтаиваться. Мы же, добыв эту часть, просим помочь в ее оценке.
— Цель?
— Ну, скажем... Имеет ли смысл немедленно форсировать собственные исследования, вкладывать в них все новые бюджетные средства или можно притормозить... Итак?
Лола вопросительно посмотрела на Петра, тот взглядом указал на Монтэга.
— А какова будет моя роль? — спросила Лола.
Монтэг изобразил что-то вроде восхищения будущей ролью молодой женщины.
— О, у вас широкие международные связи и бoльшая популярность, милая Лола. Даже в Росcии... Вы знакомы с журналисткой Балашовой? Не целайте удивленных глаз. Если бы мы не знали все обо всех, нас давно следовало бы разогнать ко всем чертям. Но сейчас это к делу не относится. Лола, я имею честь предложить следующее. Вы снискали широкую известность, главным образом, как отличный популяризатор последних достижений науки. Ваши друзья нужны нам для того, чтобы мы имели возможность получать объективную оценку поступающей информации. А вы — чтобы разъяснять кое-кому из наших людей истиный смысл того или иного направления, либо отдельных достижений в области различных наук. Подобно тому, как вы не разбираетесь в некоторых тонкостях политической жизни и никто не ставит вам этого на вид, так и наши люди, и политики, в частности, не могут и не обязаны разбираться в научно-технических тонкостях.
— Положим, в некоторых ваших «тонкостях» разбираются все, от мала до велика, — язвительно заметила Лола. Монтэг замахал руками.
— Я имею в виду детали чисто технического, оперативного характера, Лола. Но и здесь, — он мило улыбнулся, — вы могли бы дать фору любому нашему оперативнику... Итак, господа?
— Еще один вопрос, — сказала Лола. — Какова будет роль Петра?
Все головы повернулись к Петру, и все челюсти, словно по единой команде отвисли: Петр исчез...
— Вот так, — с дрожью, чуть ни со слезой в голосе сказала Лола, — случилось и с вашим Смитом, Монтэг. Теперь, думаю, вы до конца прочувствовали, поняли, насколько это серьезно?
«Эо, что посоветуешь?» «Думаю, нужно соглашаться».
— Ладно, Монтэг, мы согласны. Но лишь в четко очерченных вами границах. Давайте-ка сюда теперь вашу папку.
— Простите, а... ваши друзья?
Вольфсон и Норман, пряча улыбки, поспешно наклонили головы, а Монтэг подумал, что большего успеха он в своей жизни никогда еще не добивался... Любопытно, как отреагирует на это Донован? Завербовать сразу двух видных ученых, известную журналистку...
— Тогда побыстрее закончим некоторые формальности и отпразднуем это событие! — сказал Монтэг. — Я кладу папку на стол, на нее — три анкеты. Вы их заполняете, и тотчас, как только будет поставлена последняя подпись, папка автоматически переходит в полное ваше распоряжение.
Аверин похудел, извелся. С одной стороны, он был даже рад свалившейся на его голову горячке: можно было не думать о том, какой резонанс вызовет его докладная в Москве. Прошло уже две недели со времени его последней беседы с министром, неделя — после представления ими отчета о контакте, а Москва молчала... «Наверное, думают, взвешивают, решают», — успокаивал себя Аверин и снова с головой нырял в повседневные заботы.
С утра его осаждали энергетики, конструкторы, биологи и психологи, журналисты и писатели, даже художники, все они хотели знать... Но беда была в том, что они хотели не только знать, но еще и понять! И тут Аверин, пытаясь объяснить что-то, до сих пор ему самому не очень-то понятное, иной раз убеждался, что в результате сам начинает понимать глубже, яснее. Однако случалось и так, что попытки объяснения иных явлений заводили его в такие логические тупики, из которых он не чаял, как выкарабкаться. Тогда он еще сильнее желал, чтобы окончательный разговор состоялся как можно быстрее, надеясь, что разговор этот внесет какую-то ясность во все неясные вопросы. И — и ошибся.
— Вот что я тебе скажу, Генеральный, — сразу же начал Иван Алексеевич, едва Аверин, прилетевший по срочному вызову, перешагнул порог его кабинета. — Мы тут посоветовались с разными людьми, друг на друга пошумели и пришли к единому мнению. А оно получилось вот какое... До сих пор мы в ваши споры не вмешивались и не пытались судить, кто из вас «правее». Это уж вы сами решайте.
Аверин поднял руки над головой, сложил ладони, потом приложил их к груди, нашел глаза пожилого человека. Тот лонял.
— Только так, Коля, и другой линии не будет. Не жди. Целую неделю мы честно старались вникнуть в существо разногласий выступавших перед нами специалистов, экспертов. И, положа руку на сердце, мало чего уразумели. С этим «свертыванием времени» и «развертыванием пространства», «освобождением энергии времени», «влиянием на прошлое из будущего» — уволь. Может быть, так оно и есть. Только нам переучиваться уже невмоготу. Вы приемлете? Ну, так вам и книги в руки. Только если уж вы поставили нас на такие посты, мы обязаны блюсти интересы народа, государства, будущего. Особых расхождений с этими пришельцами из будущего у нас пока не намечается: они вроде бы все говорят правильно. А вот как у ниx получаются эти самые «экспедиции в прошлое»... Пусть остается на их совести. И, между прочим, на твоей, Коля. Наше дело — своевременно нацепить вас на то, что нужно людям. А как вы эти задачи станете решать — дело ваше. Можете сворачивать и разворачивать, лететь за информацией будущего или выкачивать мудрость из дельфинов — опятьтаки ваше дело. Только скажу тебе что сам я, лично, думаю обо всем этом... Может быть, конечно, опять-таки повторяю, — устарел я. А здравый смысл человеческий в наше время не шибко высоко котируется. Однако сдается мне, что где-то, в самой первооснове этого сценария заложена... Липа какая-то! Не то чтобы вредное или ненужное, нет... Да ты губы-то не надувай, тебя я меньше всего подозреваю. Как и остальных. Вас просто обвели вокруг пальца, а вот как они ухитрились это сделать, зачем им это могло понадобиться, ума не приложу. Только смотри, Коля, это я так — в порядке сугубо личных соображений.
— Ну, а остальные, Иван Алексеевич?
— Остальные! Они, Коля, тоже так думают, только не говорят в открытую. Да я-то вижу: переглядываются, зубы скалят аж до ушей, головами крутят... Однако ты их тоже пойми: ведь если все станут говорить одно и то же, это и будет то самое общее мнение. А тогда — стоп! Понял?
— Нет, не понял, товарищ министр! — набычился Аверин. — Если вы все придерживаетесь одного мнения, так почему не сказать это самое «стоп»? Странно даже: чего вы боитесь?
— Не то слово, дорогой товарищ, — недовольно крутнул головой старик. — Пойми же ты, наконец-то, простую истину: мы не о двух головах, и мозги у нас устроены так же, как у вас. Но мы обрабатываем одни потоки информации, вы — другие. В нашей стране все обязаны разбираться в политике — в общих чертах, в главном. А в науке так не бывает и быть не может: чтобы двигать ее, нужно разбираться не «в общих чертах», а нырять до самого дна. Мы просто не можем себе этого позволить, даже если бы и захотели изо всех сил: ведь в таком случае у нас не хватит времени на то, чтобы до конца разбираться в политике. Улавливаешь разницу? Вы широко и глубоко информированы в одном, мы — в другом. И ваша, и наша сила — в информации, специфической информации. А если мы вздумаем подменять друг друга, следует, прежде всего, подумать о переключении на другой информационный поток. Ну, а сколько для этого нужно сил и времени, ты и сам отлично знаешь.
— Кажется, начинает доходить, Иван Алексеевич, — улыбнулся Аверин. — Есть такая ученая степень — «умный дурак». Слышали?
