Он повернулся к ней и нежно притянул ее поближе к себе. Она понимала, что он искал поддержки, он хотел расслабиться от напряжения, хотел ее нежностью вознаградить себя за неудачу. Он хотел доказать себе и ей, что он все еще мужчина, ее мужчина. Если бы он попросил это у нее хотя бы несколько часов тому назад, до того, как над ним разразилась это несчастье, она бы стала сопротивляться. Но теперь ей не хватало духа нанести ему еще одну рану; в конце концов, какое это имеет значение? Женщина может лежать как камень и ничего не чувствовать. Все равно через несколько минут все будет кончено.

В течение этих последних недель она часто воображала, как Роберт Фергюсон будет посрамлен и унижен, но теперь, когда он унижен свыше того, что можно было себе представить, зрелище это было настолько ужасно, что она не могла этого вынести. И она чувствовала его боль так, как свою собственную.

В замкнутом ограниченном мирке компании, многие из служащих которой жили в их городке, эта новость стала известна. В субботу в супермаркете группка женщин, очевидно, говорила о Фергюсонах, потому что, когда они заметили Линн, они замолчали и приветствовали ее необычайно сердечно.

«Особой разницы для меня нет, – подумала она, – и, наверное, глупо спрашивать, но мне все же необходимо знать, как это произошло». И, направившись к телефону-автомату, она позвонила Тому. Может быть, он знает, если нет, он мог бы узнать.

– Я хочу спросить о Роберте. Вы знаете, что он расстался с фирмой? Они разузнали, что… – Ее голос дрогнул.

– Да, я знаю. Заезжайте ко мне, Линн. Я дома все утро.

В большой комнате, в которой в тот далекий вечер, когда начались теперешние неприятности, был накрыт стол, она внезапно почувствовала себя очень маленькой. Она почувствовала себя как проситель.

– Как вы об этом услышали? – спросила она.

– Мне позвонил Монакко. У него всегда было впечатление по совершенно непонятной причине, что мы с Робертом близкие друзья.

– Но почему он позвонил вам? Спросить или сообщить?

– И то, и другое. Он сказал мне, что получил письмо, и спрашивал, имеют ли под собой почву изложенные там обвинения, знаю ли я что-нибудь об этом.

– Письмо, – как эхо, повторила Линн.

– Я не знаю, кто его послал. Это было анонимное письмо какой-то женщины. Но все там выглядело подлинным, сказал Монакко, как будто бы его написала жена одного из служащих фирмы. Там приводились факты в подтверждение, один из них – со слов какой-то соседки.

Том опустил глаза и стал рассматривать свои туфли, прежде чем сказать что-нибудь еще. Затем, взглянув в лицо Линн, будто бы раздумывая, говорить дальше, или нет, он продолжал:

– Это было о том, что произошло в ту ночь, когда вы устраивали здесь обед.

– Анонимное письмо. Какая грязь!

Она быстро подумала: кто, кроме Стивенсов мог знать, что случилось в ту ночь? А они родственники семьи той девочки Сьюзен. А Юдора, которая видела слишком много, подруга женщины, работающей у Стивенсов.

– Поскольку в письме говорилось, что была вызвана полиция, Монакко понадобилось сделать запрос.

Уэбер. В конце концов он не «похоронил» это. Уэбер захотел отомстить Роберту за те вещи, которые тот ему сказал.

– Таким образом, они сделали запрос и обнаружили, что действительно была жалоба, но кто-то в полицейском управлении пытался ее спрятать, и, в самом деле, спрятал ее.

Значит, она недооценила Уэбера. Почувствовав себя одновременно виноватой и жалкой, она спросила Тома:

– У человека, который спрятал жалобу, были неприятности?

– Нет, шеф полиции мой друг, и мы с ним поговорили.

– Значит, вы знаете об Эмили и его сыне, – тихо сказала она.

– Только, что они встречались, – улыбнулся Том. – Говорят ли теперь «ухаживать»? Мой словарь подростка окончательно устарел.

– Я точно не знаю, я совершенно в этом запуталась, – пожаловалась Линн.

Том кивнул.

– Во всем этом нетрудно запутаться. Даже полицейский, который дежурит в клубе, знает об этом все. Раньше он служил у меня садовником, а затем ушел в полицию, и он мне много чего рассказывал. Вы бы удивились, как много люди знают о Роберте, факты и небылицы. Вот так и происходит в маленьких городах, вы попадаете в поток сплетен, и вскоре все знают, какую кашу вы варите на завтрак.

– Что за низость!

Она представила себе, что, ставя под удар Роберта, назойливая, злорадная и любопытная толпа всех их тоже вываляла в грязи, ее и девочек и даже маленького мальчика. В ней взорвался гнев, и она воскликнула:

– Вы хотите сказать, что людям больше делать нечего, как только копаться в несчастьях других!

– Вы можете так подумать, но это не совсем так. – И Том добавил: – Монакко не потерпел бы скандала, даже самого незначительного.

– Разве это честно! Раздули все выше меры. В любом случае, это мое и Роберта личное дело, не правда ли? Это не касается компании или города. Каким образом то, что он делает со мной, затрагивает его работу? Почему? – закончила она вопросом.

Выражение лица Тома, когда он поднял брови и покачал головой, казалось, говорило: «Я сдаюсь!»

– О, вы думаете, что я наивная?

– Да, очень. У корпораций есть свой имидж, Линн. Надо поддерживать мораль. Как вас смогут уважать подчиненные, если ваше собственное поведение, мягко говоря, «сомнительно»?

– Ну хорошо, это был глупый вопрос. Хорошо. Затем, проследив взгляд Тома, она поняла, что она крутит свое кольцо нервным движением пальца. И она крепко взялась обеими руками за поручни кресла. Но она должна ехать домой; услышав все это, нечего больше ожидать.

– Монакко действительно был расстроен, – вежливо сказал Том. – Такие вещи неприятно делать с теми, кем ты восхищаешься. И, конечно, как вы и могли ожидать, он сказал, что никогда бы не поверил подобным вещам о Роберте, таком умном, с таким блестящим будущим.

– Это как увидеть фотографию убийцы в газете: «О, Господи, у него такое славное лицо!» Не правда ли, что-то вроде этого? – И Линн снова принялась вертеть кольцо на пальце.

Том протянул руку и спокойно взял ее руку в свою.

– Для вас это сущий ад, я понимаю.

– Должен же кто-то переживать за Роберта, несмотря ни на что. Он не может спать, только ходит по дому всю ночь, внизу и наверху. Почти ничего не ест. Постарел на десять лет, такой позор, такое унижение…

– Особенно потому, что его место занял Брюс?

– Да, естественно. Он никогда не считал Брюса своим конкурентом.

– Он глубоко ошибался. Когда впервые был задуман венгерский проект, Брюс был среди главных кандидатов.

– Откуда вы все это знаете? Даже если вы связаны с Монакко, вы все равно не работаете на «Джи-эй-эй». Поэтому, откуда вы знаете?

– Я никогда не интересуюсь и ничего не знаю о «Джи-эй-эй», но на этот раз я специально заинтересовался. Я хотел, чтобы Роберт получил повышение. Я сделал это для вас.

В ответ на это Линн вырвала свою руку из его руки, и он быстро заговорил:

– Я знал, нетрудно было увидеть, несмотря на ваши протесты, Линн, что ваш брак не будет продолжаться. И тогда вам понадобится приличное обеспечение. Ведь суды в наши дни присуждают очень мало.

В комнате царила полная тишина. Где-то в доме зазвонил телефон и перестал звонить, потому что Том не ответил. За окном раздался громкий мужской смех, ему вторил женский. Затем звуки стихли. Люди все-таки не разучились смеяться! Ей пришла мысль, что, наверное, она сама никогда больше смеяться не будет. И еще одна мысль, вопрос: «Если бы я сейчас была свободна, не замешана ни в каких событиях, как бы я приняла этого остроумного, ловкого, любезного человека, который сидит здесь, снова глядя на свои туфли, но не на меня?»

Безусловно, его последние слова что-то означали: «Я сделал это для вас».

– Вы такой добрый! – воскликнула она и хотела еще что-нибудь сказать, но побоялась не справиться со слезами.

– Ну ладно, – сказал он. – Я не люблю недомолвок. Знаете ли, юристы, они любят порядок. Поэтому скажите мне, к чему мы с вами придем? Или вначале, к чему вы придете?