Наверное, он озабочен международным положением, – весело пошутила Линн. Но Эмили была серьезна.

– Мам, – сказала она, – я никогда не представляла себе, насколько это важно.

– Важно?

– Я имею в виду, заботиться о ребенке. Человеку нужно начать думать об этом задолго до того, как заводить детей.

Она говорила очень тихо, не глядя на мать, отвернувшись к окну, где уже начинался темно-синий вечер. И Линн поняла глубинное значение ее слов: то, что произошло прошлым летом, никогда не должно случиться опять.

Все еще говоря в темноту, Эмили продолжала:

– Нужно все приготовить для него, заранее подумать о его здоровье, его обучении. Создать уютную комнату, куда его принесут, и спокойный дом. Все эти планы нужно строить заранее, разве не так?

Линн поставила себя на место дочери, пытаясь представить себе глубину ее раскаяния, почувствовать тот испуг, который должен был ее охватить, когда ей пришлось рассматривать те или иные возможные повороты в жизни. И, поколебавшись, она мягко сказала:

– Еще придет твое время, Эмили. Ты и сама это знаешь, разве не так?

Эмили обернулась к ней.

– Я знаю. И со мной все в порядке, мам. Действительно, все в порядке. Верь мне.

Она была борцом, сильным борцом. «Молодая женщина, знающая свою цель, – как всегда, подумала Линн, – совершенно очевидно, что это не обычная старшеклассница».

– Да, – сказала она, – да, я тебе верю. – А затем, чтобы смягчить остроту момента, добавила: – А ты уже пообедала?

– Наполовину. Я подумала, что, может, тебе не захочется оставаться одной.

– Я совершенно не против. Спускайся вниз и доканчивай обед. Только сначала передай мне Бобби. Могу тебе сказать, что через минуту он проголодается. – И в ту же секунду, как бы в подтверждение ее слов, младенец проснулся с жалобным плачем. – Зажги мне лампу перед уходом. Спасибо, дорогая.

Эмили вышла, и все стало на свои места. Линн с облегчением вздохнула. Снизу доносились приятные знакомые голоса. Она могла представить себе, как они все сидят за столом, во главе стола Роберт нарезает мясо и раскладывает его по тарелкам. Хлопнула задняя дверь: кто-то выпустил на улицу Джульетту. Кто-то шел по коридорам, каблуки стучали, попадая на голый паркет между коврами. Это были звуки семьи, ее ритмы, ее родной дом.

Пусть Хелен высматривает и вынюхивает, у нее добрые намерения, так и не стоит обращать на нее внимание. И не нужно обращать внимания на старую добрую Джин– «А что, Роберт все еще хороший муж?» Это естественное любопытство одинокой женщины, вот и все.

Последние несколько дней и последние несколько месяцев были настолько богаты событиями! Перед этим был трудный год. Бог свидетель, но разве боль не является частью нашей жизни?

Рядом с ней лежал младенец. Маленький человек! Такой крошечный, но одним своим появлением он принес так много радости в этот дом! Линн почувствовала счастье, спокойствие и умиротворение.

Огромная комната была заполнена народом. Все столы были заняты, и, отраженная в зеркалах этой гостиничной бальной залы, публика казалась более многочисленной и впечатляла своей численностью.

– Этот человек, – сказал мэр, – этот человек, которому мы с благодарностью присваиваем звание Человека Года, сделал для нашего города больше за те несколько лет, что он живет среди нас, чем многие, включая меня, которые здесь родились.

Теплый и дружеский смех одобрил скромность мэра. «Тем не менее, – с гордостью подумала Линн, – это верно».

– Список его дел мог бы занять длинную страницу через один интервал, – продолжал мэр. – Это его работа в пользу больницы, кампания по борьбе с раком, множество материалов по СПИДу, воспитание, целая программа переподготовки, которая послужила примером для соседних городов. Я могу продолжать без конца, но я чувствую, вы ждете выступления самого Роберта Фергюсона.

Роберту было присуще врожденное обаяние. Рядом с ним на сцене городские сановники, трое мужчин и женщина с приятным лицом и подсиненными кудряшками, были незаметны. И так бывало всегда. Куда бы он ни пришел, он всегда оказывался самым лучшим.

– Мэр Уилльямс говорил про список, – сказал он. – Мои списки гораздо длиннее. В них – имена тех, кто в действительности был ответственен за успех многих полезных дел, которые я помогал делать. Если бы я стал рассказывать вам о них, это заняло бы часы, и я мог бы кого-нибудь пропустить, а я этого не хочу делать. Поэтому я просто говорю, что мы все должны от всего сердца поблагодарить всех тех, кто сидел на телефонах, собирая необходимые фонды, кто отсылал конверты, давал благотворительные обеды, писал отчеты и не спал ночами, наблюдая за тем, чтобы все было в порядке.

Его голос был звучным, дикция чиста и отчетлива, и речь была лишена аффектации. В зале не слышно было ни покашливания или шепота, скрипа кресел.

– И в первую очередь, я должен признать заслуги компании, членом которой я имею счастье быть. «Дженерал Америкэн Эпплайенс», чьи щедрые пожертвования, не только здесь, в нашем городе, но и повсюду в нашей стране, без сомнения, вам всем известны. Необычайная щедрость таких крупных американских корпораций удивляет весь мир. «Джи-эй-эй» всегда славилась своим особым отношением к нуждам общества. И здесь, в относительно маленьком уголке Соединенных Штатов, вы видите результаты ее работы.

И поэтому я хочу поблагодарить руководство моей компании «Джи-эй-эй» за то, что оно поддерживало меня в моих делах здесь, в этом городе, и подменяло меня в случае необходимости.

И, наконец, моя семья. Моя замечательная жена Линн…

Все взгляды обратились к Линн, одетой в прелестное летнее платье. Роберт был прав, купив ей его. Напротив нее за круглым столом сидели Брюс и Джози, окруженные городскими властями. Брюс улыбнулся, поймав ее взгляд; Джози, которая, казалось, глядела на подсвечники, была неподвижна. И в голове Линн мелькнула мысль: Роберт не упомянул Брюса.

– …И мои милые дочери, Эмили и Энни, которые никогда не жаловались, когда я урывал от общения с ними часы, чтобы пойти на собрание. В четверг Эмили заканчивает среднюю школу, и осенью поступает в Йейльский университет.

Эмили, невозмутимая, в белом платье, наклонила голову, принимая аплодисменты с достоинством королевской особы. Отцовское чувство собственного достоинства.

– …И наш Бобби, сегодня ему исполнилось четыре месяца, тоже сотрудничал. Он терпел меня…

Аудитория рассмеялась, затем раздались аплодисменты, заключительное слово Роберта, затем шарканье стульев, и зал опустел. В вестибюле народ окружил Роберта, он их всех очаровал.

– А не выпить ли нам? Вернемся в дом. Еще не поздно.

– Спасибо, но моя жена – настоящая мать, кормящая, и Бобби уже ждет, – сказал Роберт.

Он весь светился, как будто в нем горело пламя, подогревая его изнутри. Она почувствовала это, когда стояла рядом с ним у детской кроватки, наблюдая за ребенком, которого она уложила спать после кормления. И, конечно же, она почувствовала это, когда позже он повернулся к ней в постели.

– Все эти месяцы мы скучали друг по другу из-за ребенка, – прошептал он. – Мы обязательно должны восполнить это.

В тесной темноте постели, не говоря ни слова, она знала, что его глаза стали пронзительными, их глубокий синий цвет сделался почти черным от волнения. Она протянула к нему руку, чтобы ощутить биение его сердца, его жар и пламя.

Выпускники в алфавитном порядке вышли на футбольное поле в лимонно-желтом свете послеполуденного солнца.

– А если фамилия ребенка начинается на «Я», – прошептал Роберт.

«Он мог быть и в конце шеренги, – подумала Линн, – но все равно именно он выступал бы с речью от всего класса».

Самым волнующим в этой церемонии было то, что она была завершающей. Бесспорно, детство окончилось. Все мальчики и девочки разъедутся; эта молодежь, которая сейчас испытывает чувство и гордости, и смущения в своих мантиях и шапочках с плоским квадратным верхом, уедет отсюда. Комната опустеет, привычное место за общим столом окажется незанятым, и семья уменьшится на одного человека. Все будет не так, как раньше. Глаза Линн наполнились слезами. Она полезла в сумочку за носовым платком и почувствовала на своей руке чье-то прикосновение.