– Прочь отсюда, – произнесла она вслух.

Накинув свое дорожное пальто, она подняла воротник, надела на голову шарф и замотала его вокруг шеи, затем подтянула на щеки, как старая крестьянка, настолько, насколько это было возможно, однако скрыть разбитое лицо ей не удалось.

К счастью, в лифте во время долгого спуска было только два человека – пара молодых людей, одетых для гала-вечера и так нежно занятых друг другом, что они и не взглянули на Линн. В отделанном мрамором вестибюле люди или спешили от коктейлей к обеду, или еще разглядывали витрины с их роскошным великолепием, драгоценностями, кожаными изделиями, атласными одеждами и мехами.

Холодный весенний воздух обжег воспаленную ссадину. Она зашла в аптеку, чтобы купить какую-нибудь примочку, марлевую повязку или просто заживляющую мазь.

– Я ударилась о дверь. Такая досада, – сказала она. Затем, потрясенная видом своего заплывшего глаза в зеркале за спиной мужчины, она добавила неуклюже: – И сверх всего, у меня небольшая аллергия. Мои глаза…

Глаза мужчины, когда он подал ей небольшую коробочку таблеток от аллергии и успокаивающую мазь, выражали недоверие и жалость. Преодолев стыд от свой собственной наивности, она быстро выбежала на улицу.

Далее идя к озеру, она смутно вспомнила о предыдущем посещении этого города, когда здесь было зеленое пространство с дорожками и скамейками. Было очень холодно, чтобы спокойно сидеть, но, тем не менее, она села, потуже затянула вокруг себя пальто и стала вглядываться в горизонт. Мирно беседуя, прогуливались парочки с собачками. Ей было так больно наблюдать за этим, что она разрыдалась бы, если бы уже не выплакалась раньше.

День начался так хорошо. Перелет из дома был коротким, так что оставалось достаточно времени, чтобы дойти до Мичиган авеню перед тем, как вернуться в номер и одеться. Роберт разглядывал витрины. Ему нравилось темное полированное дерево в прекрасных библиотеках, английские картины, изображавшие поля и фермы восемнадцатого века, классические скульптуры, старинные ковры, все спокойные благородные дорогие вещи. Часто он останавливался, чтобы восхититься также прекрасным платьем, подобным тому, какое они видели сегодня днем, – персиковое шелковое бальное платье, украшенное жемчужными бусами.

– Это платье подошло бы тебе, – заметил он.

– А не смогла бы я надеть его в кино в воскресенье вечером? – в свою очередь, поддразнила она его.

– Когда я стану главным администратором, тебе предоставится случай его надеть, – ответил он и добавил: – Оно подходит тебе. Воздушное и нежное, и мягкое, как ты.

Начало было таким хорошим… Их жизнь началась так хорошо…

– Почему они называют тебя «Мидж»? – спросил он ее. Он никогда не замечал ее до того дня. Но затем он стал главой департамента, а она все еще сидела за столиком машинистки. – Почему? В списке твое имя значилось Линн Ример.

– Меня всегда так называли. Даже дома. Это сокращенно от «Миджет». Я полагаю, это потому, что моя сестра высокого роста.

– Ты вовсе не крошка. – Он осмотрел ее снизу доверху. – Я думаю, пять футов два дюйма.

Именно его глаза привлекли ее, яркие синие, темные или светлые по настроению, они привлекали каждую женщину в офисе, и возможно, но другим образом, и мужчин тоже. Мужчины уважают за власть; власть может восхвалять и продвигать по службе; власть может также заставить мужчину ползти домой, чтобы разрушить его семью.

Однако благоговейный страх женщин перед Робертом Фергюсоном был замешан на трепетной, дерзкой сексуальной страсти. Эта страсть была тайной. Каждая из них стеснялась признаться в этом другой, боясь выглядеть смешной. Роберт Фергюсон был совершенно за пределами их досягаемости, и все они знали это. Он принадлежал другому миру, отличному от того, в котором они выросли и мужчины которого назначали им свидания.

Но не это было главным: не только благодаря своим живым глазам, изящному телосложению аристократа он был чрезвычайно красив. Он излучал некую ауру. Он был очень самоуверен. Его дикция была совершенна, одежда безупречна, и он требовал, чтобы все вокруг него были безупречны. Он не терпел опозданий. Бумаги, положенные ему на стол на подпись, не должны были содержать ошибок. Его инициалы должны быть точны: В. У. Роберт Виктор Уильям Фергюсон. Его машина должна находиться в легко доступном месте на стоянке. Однако, несмотря на все это, он был внимателен и добр. Когда он был доволен, он был щедр на комплименты. Он помнил дни рождения и устраивал счастливые празднования в офисе. Если кто-либо был болен, он принимал серьезное участие и оказывал помощь.

– Он загадка, – заметила как-то Линн, когда обсуждали Роберта, а его обсуждали часто.

– Я буду тебя с сегодняшнего дня называть «Линн», – сказал он в тот день и попросил каждого делать то же самое.

Она не имела представления, почему он уделял ей столько внимания, что даже выразил недоумение по поводу ее прозвища. Это было глупо. Однако она была достаточно взволнована случившимся и сказала своей сестре Хелен, что больше не будет откликаться на прозвище «Мидж».

– Почему? Что в нем плохого?

– У меня очень хорошее имя, и я не карлик. Даже мой начальник говорит, что это смешно.

Хелен взглянула на нее с удивлением, и она это запомнила ясно и надолго. Выйдя замуж и родив двух детей, Хелен приобрела матерински-покровительственную манеру обращения.

– Твой начальник? Мне кажется, что ты слишком много о нем говоришь!

– Совсем нет.

– Ох, да. Ты не представляешь себе, но это так: «У моего начальника в офисе стерео. Мой начальник угощает нас пиццей за ленчем. Мой начальник получил большую прибавку зарплаты из главного офиса…»

И вот однажды Роберт пригласил ее пообедать с ним.

– Ты выглядела так, как будто парила в воздухе, – сказала Хелен.

– Да, так. Я думала, я все еще думаю, почему он пригласил именно меня?

– Почему бы и нет? У тебя жизненной энергии больше, чем у шести человек, взятых вместе. Почему, ты думаешь, все мальчики…

– Ты не понимаешь. Этот мужчина совсем другой. Он изысканный. Его лицо похоже на лица статуй или лица, выгравированные на старых монетах в коллекциях нашего отца.

– Между прочим, сколько ему лет?

– Двадцать семь.

– А тебе двадцать. Двадцать, а ведешь себя как четырнадцатилетняя. Вся в мечтах.

Линн до сих пор сохранила платье, в котором она была в тот вечер. Чересчур сентиментальная, она хранила все – от своего свадебного платья и крестильных рубашек до засушенных цветов из букета, который Роберт подарил ей после их первого обеда, прекрасный букет из белых роз, связанных розовой лентой.

– Расскажите мне о себе, – начал он, когда они сели за стол, между ними горела свеча.

Она ответила весело:

– Мне нечего о себе рассказывать.

– Ну, что вы! В каждой жизни бывает что-то, о чем можно рассказать. Начинайте с самого начала. Вы родились здесь, в этом городе?

– Нет, в Айове. В фермерском городке к югу от города Де-Мойн. Моя мать умерла, а отец до сих пор живет там. Сестра переехала сюда, когда вышла замуж, и я думаю, что именно поэтому по окончании средней школы я тоже переехала сюда. Во всяком случае, в моем городе для меня не было работы. Это моя первая работа, и я надеюсь, что все пойдет хорошо.

– Уверен, что да.

– Я хотела увидеть город, увидеть произведения искусства, все было так интересно. Иметь квартиру, ходить на концерты…

Он кивнул.

– Оркестр мирового класса. Так прекрасен, как все в Нью-Йорке.

– Я никогда не была там.

– Когда я учился в школе в Уортоне, я часто ходил в театр. Уортон недалеко от Филадельфии.

Ее язык развязался. Может быть, помогло вино.

– Мне хочется увидеть восток. Мне хочется увидеть Европу, Англию, Францию, Рим.

Его глаза засияли и улыбнулись ей.

– Места, о которых вы читали в «Портрете леди» на прошлой неделе.

Она остолбенела.

– Как вы об этом узнали?

– Просто. Я видел эту книгу на вашем столе. Разве меня не называют в офисе «Соколиный глаз»?