Взгляд этих глаз скользнул с ее сына на Элеонору, и похожесть глаз стала сильнее, не по цвету или форме, а по той же острой проницательности в них, какой обладал и Ахилл. Страх, который удалось подавить Элеоноре, начал снова выбиваться оттуда, куда она его загнала.

Глядя на Элеонору, женщина, что звалась мадам Д'Ажене, сказала:

– Почему ты здесь? – Она помахала перед Ахиллом бумагами. – В моих руках три орущие немецкие принцессы, требующие отпустить их домой. В Германию, разумеется.

– Отпусти, – посоветовал Ахилл.

– Не будь идиотом, – резко ответила его мать. – Ты и представить себе не можешь, сколько труда я положила, чтобы заполучить их сюда. Это заняло у меня почти полтора года! И вот награда. Старшая, например… – Она бросила на стол бумаги, которые держала, и начала рыться в куче остальных.

Вытащив снизу документ, стала его читать:

– Зигфрида, пятнадцать лет, четвертая дочь и двенадцатый ребенок графа Рейнхарда Анхольтского из Моравии и его первой жены Доминик де Марсиньи. – Она положила лист к остальным.

– Доминик умерла, но ее мать – безумно любящая Зигфриду бабка – живет всего в десяти милях отсюда. В одном из самых высокодоходных землевладениях Франции – четырнадцать тысяч луидоров ежегодно. Я встречаюсь с ней завтра, чтобы обсудить ее волю.

Мадам Д'Ажене самодовольно улыбнулась:

– Этот монастырь станет в ряд богатейших во Франции. Мне удалось присовокупить значительные площади одного из крупнейших поместий в Бургундии, и епископы уже начали приезжать сюда. Это то, в чем женщина может обрести власть. Однажды я была достаточно глупа, думая, что она находится… где-то еще. – Ее взгляд собственнически прошелся по комнате. – Но теперь я знаю, где она находится.

– И правда, мама, – заметил Ахилл и подошел к столу. Он небрежно положил накидку на угол. – Ты когда-нибудь думала, что могла бы приобрести власть с помощью астрологов?

По лицу его матери скользнуло и исчезло удивление.

– О чем ты? И кто она?

Ахилл обернулся и грациозно вытянул руку в направлении Элеоноры.

– Разрешите представить…

– Спаси меня, Господи, – оборвала его мать, опускаясь на стул. – Ты ведь не собираешься жениться…

Ахилл проигнорировал замечание матери.

– Разрешите представить Элеонору Софию Юлиану, графиню Баттяни из Венгрии, недавно прибывшую из Вены.

Элеонора присела в официальном придворном реверансе.

Мадам Д'Ажене бросила на сына взгляд, полный отвращения.

– Меня почти хватил апоплексический удар.

– Прости меня, мама, – сказал Ахилл без малейшего намека на искренность.

Женщина фыркнула неприличным для леди образом.

– Твое «прощение» вне моих сил. После того отвратительного дела в Париже тебе требуется по крайней мере архиепископ, а еще лучше кардинал. Папа… нет, не думаю, что даже ты можешь встретиться с ним. Он в руках португальцев и испанцев, а мы знаем, какие они злопамятные. Теперь скажи мне, зачем ты привел ее сюда.

Ахилл поклонился Элеоноре и подвел ее к стулу. Она заколебалась, глядя на его мать.

– Садись, – прошептал он вполголоса, и Элеонора села. Ахилл снова повернулся к своей матери:

– Она представила в мое распоряжение кое-что, что я нахожу… интересным. И мы говорили об астрологах. Особенно ты имеешь к ним склонность.

В комнате началась борьба за власть между матерью и сыном, чаша весов склонялась то туда, то сюда. Элеонора хотела, чтобы Ахилл прекратил эту игру.

– Кто она?

– В частности, к некоему астрологу по имени Онцелус.

Женщина за столом побледнела. Она ухватилась за его край. Глаза ее затуманились и помутнели.

Элеонора предупреждающе положила руку на его ладонь и сказала:

– Ахилл…

К его матери вернулась жесткость.

– Она осмелилась – не девушка, не респектабельная женщина – называть тебя твоим христианским именем! Я не могу стерпеть…

– Полагаю, мама, тебя более позаботит то, что я буду терпеть. Кто такой Онцелус?

Мадам Д'Ажене вскочила на ноги, сжав руки в кулаки.

– Я не знаю никакого Онцелуса, – бросила она, потом повернулась к нему спиной и начала ходить взад-вперед. – Как ты посмел столь бесстыдно привести сюда свою любовницу? Пошел вон!

– Если ты не знаешь никакого Онцелуса, – заметил Ахилл елейным бархатистым голосом, – тогда почему это имя было в бухгалтерской книге, которую я нашел в той лаборатории в старом крыле дома Д'Ажене? – Он оперся руками о стол и навалился на него всем телом. – Ты помнишь ту лабораторию, так ведь, мама? Ты ее разнесла в пух и прах спустя неделю после того, как я ее обнаружил.

– Т-твой отец занимался там из интереса…

– Константин ненавидел делать что-либо, связанное с колдовством. Он не разрешал мне читать книги и задавать вопросы об этом. – Ахилл надолго закрыл глаза. – Это было единственное, что он когда-либо запрещал мне.

– Я сказала тебе, что не знаю никакого Онцелуса! А сейчас оставь меня.

Элеонора увидела, как у Ахилла напрягся подбородок, и его сильные руки начали сдирать воск с накидки. Однажды она присутствовала на суде, где результат был предрешен, и обвиняемый стоял в ожидании оглашения смертного приговора совершенно так же, как сейчас стоял Ахилл, напряженно, но хорошо владел собою.

Ахилл достал свиток пергамента из накидки, обложка его упала на пол без внимания.

– Может быть, ты знаешь этого астролога под другим именем, мама?

– Зачем ты это делаешь? Я не знаю никаких астрологов!

– И даже астролога по имени Эль-Мюзир?

Мадам Д'Ажене оступилась и ухватилась за широкий каменный оконный карниз.

– Нет, – прошептала она, склонив голову и по-прежнему стоя спиной к сыну. – Даже это… даже под этим именем.

Элеонора дрожащей рукой закрыла рот. Ахилл уже знал правду. Она была уверена в этом. Она осудила его в своих глазах и не смогла ничего придумать, чтобы предотвратить это.

Его руки слегка дрожали, когда он разворачивал пергамент. Он смотрел в лицо Эль-Мюзира, как бы выжигая его в своей памяти, затем передал портрет своей матери.

– Возможно, портрет… – Ахилл запнулся, сжал челюсти, потом начал снова: – Возможно, портрет освежит твою память.

Повернувшись, его мать спросила:

– Портрет?.. – Она побледнела и замерла. Только глаза двигались, впившись в портрет в руках Ахилла. Рука ее медленно поднялась, чтобы дотронуться до него. Один палец любя прошелся по длинной линии волос Эль-Мюзира, слеза скользнула из уголка ее глаза.

– Он был так красив, – пробормотала она едва слышно. – У него была такая сила, такая власть… Он был солнцем. И как мир измеряет время восходами солнца, так и я меряю свою жизнь временем, проведенным с ним.

Ахилл отбросил портрет от себя, и его мать издала протестующий крик.

– А я, мама, меряю мою жизнь людьми, которых я убивал. Убивал, защищая тот факт, что шевалье Константин Д'Ажене был моим отцом. Де Нувиль. Турню. Везюль. Монтревель. Сен-Жульен. И – Господи, прости мою душу грешную – Тьери, мама, не забывай, что я убил Тьери де Рашана! Человека, которого я называл другом. Я убил их всех, защищая ложь, так ведь, мама? Так ведь?

– Нет! Нет, я…

– Ложь живет. Твоя глотка по-прежнему может изрыгать слова, но слишком поздно. Я читаю правду на твоем лице.

– Какую правду? Что ты можешь видеть?

– Нечто, что я никогда не думал увидеть в тебе. – Ахилл стал спокоен холодным и смертельным спокойствием того рода, которое надежно защищает сердце от скрытого смятения, порожденного эмоциями. Он наклонился к ней. – Любовь, мама. Любовь прошлую, любовь, заслуживающую порицания, но тем не менее, любовь.

Его мать отвернулась.

– Откуда ты знаешь, что такое любовь? Узнал от нее? – Она сердито показала на Элеонору.

Взгляд Ахилла на некоторое время задержался на Элеоноре – два темных глаза на каменном лице. В горле Элеоноры застрял страх, готовый вырваться наружу, как перебродившее вино из бутыли. Она испугалась его, она испугалась за него.

– Я многое узнал от мадам Баттяни, – сказал Ахилл и перевел леденящий душу взгляд с лица Элеоноры. – А сейчас, мама, пришло время узнать кое-что от тебя. Об этом человеке. Из чьего семени появился стоящий здесь плод. Моем отце.