Когда Ахилл дошел до своих комнат, он остановился и положил руку на задвижку двери. Он думал о прошедшей ночи. Неужели экзотическая графиня вознесла его столь высоко только для того, чтобы он так низко пал?

К его ярости примешались неясная боль и сожаление. Прошлой ночью он впервые мельком увидел возможность получить удовольствие без сексуального экстаза, за гранью плотского удовольствия, а из интимной дружбы, которая могла состояться между мужчиной и женщиной. Но это был лишь намек, словно солнечный блик на озере вдали. А потом она все отняла.

Рука Ахилла сорвала задвижку. Она действительно сдержала свое обещание.

– Месье! – крикнул Боле, когда Ахилл вошел в комнату. – Слава Богу. – Слуга повернулся к мужчине, стоявшему возле двери и нетерпеливо похлопывающему себя шляпой по ноге. – Видите. Я говорил вам, что он придет.

Ахилл бросил свернутый пергамент на кровать и сказал Боле, не обращая внимания на курьера:

– Оберни в водонепроницаемую ткань. Не читай. Мы уезжаем в течение часа.

Слуга, уловив, что Ахилл спешит, торопливо начал стягивать с него куртку и жилет.

– Конечно, месье. Капитан Эро здесь говорил, что дорога на восток…

– Мы поедем на юг, – оборвал его Ахилл. – В Валерию.

На лице Боле отразилось потрясение, потом он справился с собой.

– Валерия, месье? – Он смущенно посмотрел на курьера. Вы хотите нанести визит святым сестрам монастыря Святой Валерии? Но полковник Жийон ждет вас в Баварии.

Ахилл через голову стянул рубашку.

– Ты поедешь с Жаном-Батистом в багажной карете. С вами будет служанка мадам Баттяни.

– Мадам Баттяни? – переспросил Боле, в его голосе звучало замешательство. – Та, из Венгрии? Племянница мадам Дюпейре? Я… я…

Курьер шагнул вперед, чопорно поклонился и протянул запечатанный пакет.

– Месье Д'Ажене, здесь письмо с вашим офицерским патентом от полковника Жийона. Я должен немедленно ехать. Из-за дождей начнутся наводнения, а я хотел бы добраться до места, пока не смыло мосты.

– Тогда отправляйтесь, – резко бросил Ахилл. Казалось, что его желание воевать осталось в далеком прошлом.

Курьер выглядел ошарашенным. Его взгляд блуждал между Боле и графом, потом он посмотрел на пакет в руке, словно потерял его.

– Но… но как насчет пяти тысяч луидоров?

– Ничего не покупается. Поэтому нет и пяти тысяч.

Курьер повернулся к Боле.

– Это значит, что я промучился в этом чертовом кресле всю эту чертову ночь просто так? Ты говорил, что он волнуется о назначении, что он землю роет, ожидая его? Ты говорил… черт! Я бы мог развлечься с какой-нибудь гор-ничной-ой-ой…

Острие шпаги уперлось ему в горло, мешая говорить. Ахилл обратился к курьеру с убийственным спокойствием посредством длинного клинка.

– А ты говорил, что реки выйдут из берегов. Езжай, а то поплывешь по одной из них, вместо того чтобы форсировать ее.

– Д-да, монсеньор, – выдохнул курьер. Ахилл опустил шпагу, и мужчина бросился к двери. Он задержался возле нее, казалось, собирая немного фальшивого мужества для мгновенной злости.

– Я уверен, вы понимаете, это означает, что полковник Жийон не будет…

Ахилл бросил шпагу, как копье. Клинок вошел в дверь на волосок от руки курьера. Тот завопил и выбежал. Боле быстро оправился от своего шока.

– Я так понимаю, месье, вы отказываетесь от предложения полковника Жийона.

Ахилл натянул сапоги и, опершись о дверь, выдернул шпагу, торчавшую из нее.

– Ты правильно понимаешь, – ответил он, оглядывая отполированный клинок.

Его английский дядюшка подарил ему эту шпагу на рождение. Он фехтовал ею, будучи ребенком, под тщательным присмотром Константина, убивая мифических драконов Тристана, призраков Парцеваля… до тех пор, пока отец не умер. Потом… потом, шесть лет спустя, он впервые использовал ее, чтобы убить человека, защищая честь отца.

Ахилл повернул лезвие, давая солнцу поиграть на вороненой стали. А теперь? Слова графини были больше, чем слух, больше, чем сплетня, и борьба с ее ложью потребует большего, чем дуэль в утреннем тумане. Но он будет драться.

Ахилл повернулся к Боле.

– Мы отправляемся через час.

– Как пожелаете, месье.

«Нет, – подумал Ахилл, – это было не так, как он хотел. – Он сжал эфес. – Но так, как должно быть».

В комнате служанка набросила на плечи Элеоноре плащ и разгладила ткань дрожащими руками.

– Спасибо, Мартина, – улыбаясь, поблагодарила Элеонора девушку, – Ты уверена, что сможешь ехать в багажной карете вместе с Жаном-Батистом и его отцом?

– О да, мадам! – ответила девушка, ее глаза блестели. Она покраснела и опустила глаза. – Я хочу сказать, что месье Боле очень добр, а Жан-Батист такой… такой… – Застенчивые глаза посмотрели на Элеонору, и девушка покраснела еще сильнее. – Он был тоже очень добр.

– Я вижу, – сказала Элеонора. – Тогда беги. Не думаю, что нам стоит испытывать терпение месье Д'Ажене бесцельным времяпрепровождением.

Мартина присела в реверансе и, нахмурившись, спросила:

– Вы уверены, что не хотите, чтобы я ехала с вами?

– Я уверена в том, что не хочу препятствовать развитию событий. А теперь поторопись. Я скоро буду, – напутствовала Элеонора служанку и подтолкнула ее к двери для слуг.

Оставшись на некоторое время одна, Элеонора оглядела свои комнаты в последний раз. Какая ее часть осталась здесь? Женщина, вошедшая сюда, была так самоуверенна, так высокомерна, бесконечно готовая следовать судьбе, которую ей выбрала семья.

Но женщина, которая выходила… Элеонора накинула капюшон плаща. Эта женщина сама выбрала себе судьбу и сейчас должна следовать ей.

Элеонора целую минуту слушала вопли тетушки Женевьевы, и лишь потом дверь открылась.

– Этого не может быть! – кричала Женевьева, влетая в комнату. – Скажи мне; что слуги сошли с ума.

Элеонора взяла тетю за локоть и мягко повернула спиной к двери.

– Вы были так добры, – сказала она и поцеловала Женевьеву в щеку. – Пойдемте со мной до кареты, и я попрощаюсь с вами надлежащим образом. – И Элеонора повела тетю из комнаты в зал.

– Нет! Как ты можешь это делать? – плача, вопрошала Женевьева, стараясь не отставать от широко шагающей Элеоноры. – С кем угодно, но не с Д'Ажене. У меня не укладывается в голове! Я имею в виду Д'Ажене. Боже мой! Элеонора, он опасен. Он убивал!

– И мои братья тоже, тетушка. Именно так поступают солдаты, когда они должны выполнить приказ.

– Но его дуэли! И то, что случилось в Париже. Он абсолютно безжалостен, Элеонора. Прошу тебя, не уезжай с ним!

В коридоре Элеонора остановилась и прижала к себе Женевьеву.

– Знаю, что все это смущает вас. И меня тоже. Но… так сложилось. Так иногда бывает, так ведь? Не беспокойтесь. Со мной все будет в порядке.

Глаза тети наполнились слезами.

– Ох, это я во всем виновата. Вся эта ничего не значащая чепуха о том, что тебе нужен любовник. Ты не должна была слушать это. Правда!

– Нет, нет, вы ни в чем не виноваты! – заверила тетю Элеонора. Прямо перед собой через плечо пожилой женщины Элеонора увидела и узнала диван у окна, где она впервые увидела Ахилла. Яркий, живой, неотразимый человек сидел там, а не дьяволоподобное создание, которое она создала в своем воображении. Она по-прежнему помнила, как он смотрел на нее, когда увидел подходящей к нему.

Она должна была развернуться и уйти, когда у нее была такая возможность. Если бы она у нее была.

– Но Д'Ажене, Элеонора! Чего только я о нем не слышала. Я так его боюсь.

– О таких людях, как месье Д'Ажене, тетушка, всегда много говорят, – заметила Элеонора.

Женевьева фыркнула:

– Но ты даже не спросила, что говорят!

Элеонора подняла глаза. Ей не надо было спрашивать. На линии ее видения – словно между двумя зеркалами, двери в дверях внутри дверей – в распахнутой входной двери стоял Ахилл: руки на бедрах, ноги в сапогах для верховой езды.

– Я должна идти, тетушка. – Элеонора снова крепко обняла тетю. – Не ругайте себя. Вы были так ласковы и добры ко мне. Спасибо.