– Я спал крепким сном не слишком безгрешного француза.

– Рада слышать это, месье, – произнесла Элеонора, улыбаясь и махая рукой тетушке Женевьеве, старавшейся не дать болтающим женщинам, не едущим на охоту, напугать лошадей. – Я бы сожалела, если бы ваши грехи помешали вашему отдыху.

– Грехи никогда не мешают, мадам. – Ахилл пошел рядом, словно случайно проходил мимо. – И, говоря о грехах, – тихонько добавил он, – я решил, что действительно хочу вас на позолоте и атласе. – Он кивнул ей, как малознакомой, и пошел к своему конюху, который стоял, держа его гнедого.

Глаза Элеоноры сузились, когда она увидела, как гибкий мускулистый Ахилл седлает резвого коня. Вдруг стало легко обратиться к своему долгу. «А я хочу тебя в цепях, Д'Ажене».

Элеонора покинула террасу и влилась в хаос. Несколько других гостей-мужчин, женатых, как она вспоминала запреты, нашептанные тетушкой Женевьевой, когда они представлялись, кланялись и просили ее скакать на их лошадях. Им доставит удовольствие, уверяли они ее, и они почтут за честь, если такая красавица сядет на животное, достойное ее.

В их вкрадчивых словах, разлетающихся, словно семена одуванчика над невспаханным полем, чувствовался двойной и тройной подтекст. Она поняла некоторые из них, о других догадалась, а один или два пропустила мимо. Она успокоилась внутренне и мысленно ругала их, самодовольно улыбающихся, хотя благодарно кивала в ответ на приятные предложения и вежливо их отклоняла. Мимо спешил конюх, и Элеонора наказала ему, чтобы ей привели лошадь – стоящую, запомни! – и остановилась в ожидании. Большинство собравшихся на охоту уже собрались внизу у вытянувшихся в линию тополей, и она побоялась, что пропустит первый гон.

Еще один француз, сплетник Виньи, поклонился и предложил ей свои бесконечные услуги. «Почему сын дьявола не оказался одним из них?» – подумала Элеонора.

Она почувствовала руку на своем плече. Прикосновение было легким, но слишком долгим.

– Не хмурьтесь так, моя дорогая, – сказала мадам де Рашан.

С жеманной улыбкой она прогнала Виньи и, как только он ушел, повернулась к Элеоноре.

– Не обращайте на него внимания. Он ничтожное маленькое животное, естественное зло, которое терпят, потому что он иногда может оказаться полезным.

Элеонора почувствовала, что ее снова изучают.

– Он показался мне самым забавным, – отметила она.

Маркиза рассеянно отмахнулась, словно отгоняя муху. Ее глаза сощурились.

– Вы хорошо спали? – спросила она. Элеонора почувствовала, как сжались ее зубы. – Вы ведь не были в постели с одним из этих грязных мерзавцев, так ведь? Как подумаю об их руках на…

– Мадам! – резко сказала Элеонора и сбросила руку маркизы.

Ла Рашан отвернулась, ее губы сжались в тонкую жесткую линию.

– Я убедила герцога де Касьяна, что удовольствия деревенской жизни вдали от Парижа могут оказаться более приятными, чем он ожидает. «Красоты сельской местности, – сказала я ему, – могут быть очень привлекательными».

– И какое это имеет отношение ко мне?

Улыбка маркизы сказала Элеоноре, что женщина слишком довольна собой.

– Не стройте из себя дитя со мной, графиня. В отличие от вашей тети меня не собьешь с толку красивым лицом и фигурой.

– Де Касьян ищет новую жену, – продолжила она. – Последняя умерла в результате несчастного случая, оставив его ни с чем, кроме дочерей на выданье. Ему нужен наследник. И вы, моя прелестная зеленоглазая иностранка, выглядите достаточно крепкой, чтобы родить ему его.

– Вы слишком много на себя берете, мадам, – ответила Элеонора, борясь с румянцем, выступившим от боли при упоминании о детях. Вместо этого она дала волю злости. Неужели вся Франция сошла с ума? – Я не хочу больше выходить замуж.

– Не делайте каких-нибудь глупых выходок, – предостерегла маркиза. – Я заверила вашу тетю, что слухи по поводу Касьяна всего лишь грязная завистливая ложь, но вам бы следовало поиметь их в виду и не отказывать ему.

Конюх подвел гарцующего черного мерина к месту седлания лошадей и подал знак Элеоноре.

– Зачем вам это нужно? – прошипела Элеонора маркизе. – У нас нет ничего общего.

Мадам де Рашан потрепала Элеонору по щеке, прежде чем та успела отстраниться.

– Не хмурьтесь так, моя дорогая графиня. Женщина всегда должна помнить о своем лице. – Она весело улыбнулась Элеоноре. – И просто подумайте, что, когда вы выйдете замуж, мы станем соседями. От де Касьяна наш особняк отделен только садом. – И, небрежно махнув рукой, она ушла.

Элеонора подошла к ожидавшей ее лошади, подумав, как было бы замечательно свернуть шею этой женщине. «Святой Стефан, прости меня за то, что замышляю убийство в своем сердце». Ей захотелось домой. Ей захотелось вернуться к благоразумию. Даже проповеди ее матери и споры братьев были лучше, чем это!

Элеонора взобралась на мерина и направила его между завывавшими гончими. В окружавшей ее суматохе она увидела почти незаметные движения пальцев любовников, воздушные поцелуи, и Дюпейре вынужден был спустить рвущихся, фыркающих собак, морды которых были искажены жаждой крови. Прощание было фальшивым – скука, заученные жесты, томные позы, – здесь было все, что она ожидала от гостей замка Дюпейре.

И в центре всего этого находился граф Д'Ажене, островок невозмутимой изысканности, отделенной от громогласной толпы.

Незаметно на своей лошади подъехала мадам де Рашан.

– Дюпейре говорит, что вы умелая наездница, – сказала она, щурясь от утреннего солнца.

– Мой дядя очень любезен.

Маркиза издала неприличествующее леди фырканье.

– Он сказал это в порыве раздражения, что говорит об истинности. Я бы хотела предупредить вас. Опытные наездницы имеют привычку скакать там, где им захочется, но сегодня вам следует быть умницей и оставаться со всеми, графиня.

– Конечно, мадам маркиза, – ответила Элеонора, хотя в сердце поднималась тревога. – А почему?

– Вы впервые поедете с нами, французами. Вы можете… потеряться. – Взгляд ее сощурившихся глаз замер на Д'Ажене, а рот изогнулся в злой торжествующей улыбке. – Я особенно рекомендовала бы вам находиться подальше от старого оврага угольщика, расположенного к югу от готических развалин, построенных Дюпейре в прошлом году. Неосмотрительность чаще заводит в подобные запрещенные места, нежели риск.

– Я буду иметь в виду ваш… совет. – Элеонора устремила мерина вперед, прокладывая себе дорогу среди гарцующих и танцующих на месте лошадей.

«Итак, – тихо пробормотала она, – ее предупредили, так ведь?» Элеонора оказалась в передней линии рядом со своим дядей. Дюпейре увидел ее и, перестав выкрикивать приказания, неодобрительно проворчал что-то в ее адрес, но не попросил удалиться, вероятно понимая, что Элеонора не замедлит их движения.

Элеонора, небрежно поправляя юбки, оглянулась. Справа от нее скакал граф Д'Ажене, сразу же за ним маркиз де Рашан.

«Предупреди Д'Ажене, – кричал ее внутренний голос. – Нет, пусть сын дьявола попадет в ловушку. Пусть будет укрощен! Тогда он последует за мной».

Элеонора почувствовала тревогу, оставляя даже такого человека, как граф, среди волков. Под рукой, укрытый несколькими слоями верхних и нижних юбок, находился придающий уверенность пистолет. Его-то, по крайней мере, она могла принимать в расчет.

Проиграл рожок, и собак спустили. Почти все как одна, ведущие лошади скакнули вперед, в их числе и мерин Элеоноры. Опьянение охватило ее, когда она позволила себе быть захваченной великолепной будоражащей кровь скачкой.

Осознание других всадников растворилось, словно во сне. Элеонору не волновали ни лай собак, ни олень, которого они искали, – она была вся в скачке. Инстинкты многих поколений мадьярских наездников проснулись в ее крови. Энергия лошади была ее собственной; триумф мускулов и сухожилий, нарастающий и звенящий в каждом шаге галопа, был ее триумфом. И в этом не могло быть сомнений. Никакой неопределенности, никакой тревоги. Она была своей в этом мире единства человека и животного.