– Я не прав, – сказал Ахилл. – Вы не любили свою жену.

Дюпейре заметно успокоился.

– Конечно, нет.

– Вы любите ее.

– Д'Ажене! – приглушенно воскликнул маркиз. – Я должен вызвать вас за это.

– И потерять жизнь, защищая ложь.

Дюпейре достал платок и вытер пот с лица.

– Пожалуйста, не говорите ей. Она умрет от смущения. Она любит находиться на волне моды, вы видите. А это то, что делают в свете.

– Я не скажу ей, Дюпейре. Я предпочитаю игнорировать то, что модно, и не принимаю во внимание.

Дюпейре на мгновение задумался и спросил:

– Ч-что вы имеете в виду, говоря «не принимаю во внимание»?

– Любить жену – это новая мысль, так ведь? – Ахилл не мог вспомнить, говорили ли ему об этом раньше. Конечно, ему доводилось слышать об одном живущем в дальней провинции бароне и о других людях, но их, как и прочие слухи о говорящих лошадях и жабах, падающих с неба, никто не мог подтвердить. Поэтому он пожал плечами и добавил: – И то, что ново сегодня, часто становится модным завтра.

– Вы так думаете? – Дюпейре пожевал свою нижнюю губу, его глаза смотрели на жену в другом конце комнаты, которая, грациозно кивая гостям и время от времени останавливаясь поболтать минутку, медленно продолжала свой путь к герцогу, ла Рашан и Элеоноре. Маркиз вздохнул. – Она все еще аппетитненький кусочек, не правда ли?

Ахилл не ответил. «Кусочек, – подумал он, глядя на Элеонору. – Нет, моя графиня, вы не кусочек, а пир, на котором я скоро погуляю». Мадам Дюпейре весело улыбнулась трио и похлопала свою племянницу по руке. Когда она что-то сказала герцогу и ла Рашан, дежурная улыбка Элеоноры вдруг стала великолепной, и обе – тетя и племянница – попрощались и отошли.

– Возможно, Женевьеве нужна моя помощь, – предположил Дюпейре, когда обе женщины медленно двигались к ним. – Пойду посмотрю какая… – Слова маркиза ушли вместе с ним, когда он поспешил к своей жене.

Звук знакомых шагов заставил его повернуться к Боле. Управляющий поклонился.

– Ваша куртка, месье. – И разгладил бархатную ткань, перевешивающуюся через его руку.

Ахилл огляделся и увидел маркиза и маркизу Дюпейре, живо идущих по направлению к нему. Элеонора шла более медленно и смотрела куда угодно, только не на него.

– Д'Ажене, – позвал Дюпейре, потом его глаза задержались на Боле. – Отлично, ваш человек здесь, с сухой курткой. Прибытие де Касьяна все поломало, и моя бедная Жен должна будет к ужину рассаживать всех по-новому. – Он похлопал жену по руке, а мадам Дюпейре лучезарно улыбнулась своему мужу. – Но моя Жен, то есть мадам моя жена, разумеется, со всем справится. Если вы не передумаете сидеть с моей племянницей.

Улыбка мадам Дюпейре стала сползать с ее лица, и Ахилл заметил ее быстрый извиняющийся взгляд в сторону Элеоноры.

Элеонора ободряюще улыбнулась.

– Все в порядке, тетушка. Я несчетное число раз ужинала с моими тремя вспыльчивыми братьями. Месье Д'Ажене, право, будет трудно сравняться с ними. Ахилл галантно поклонился Элеоноре:

– Я постараюсь сделать невозможное, мадам графиня. Женевьева потрясенно воскликнула:

– Элеонора!

Ахилл улыбнулся пожилой женщине:

– Мне доставит удовольствие быть кавалером мадам Баттяни на этот вечер.

Мадам Дюпейре нервно вцепилась в рукав мужа:

– Ох, не на весь, месье Д'Ажене! Я хочу сказать… только на ужин…

– Пойдем, пойдем, Жен, – поторопил ее Дюпейре. – У нас есть и другие гости, и потом, скоро пригласят к ужину. – Он наклонился ниже и прошептал ей в ухо что-то о «быть законодателем моды». Она на мгновение очаровательно смутилась, затем кивнула и позволила мужу увести себя.

Боле слегка кашлянул.

– Месье…

– Помоги мне сменить куртку, Боле. Я уверен, мадам Баттяни простит меня за те несколько мгновений, что я предстану перед ней в одной рубашке.

Элеонора слегка присела и сказала:

– Конечно, месье. Говорят, что одежда делает человека. Сейчас я посмотрю как.

Боле потребовалось несколько секунд, чтобы водрузить сухую куртку на плечи Ахилла. Управляющий разгладил угольно-серый бархат и удалился.

– Я… – начала Элеонора, но у нее не было ни единой мысли, что сказать человеку, который прошлой ночью был… был… Она хотела спросить, что он такое сказал Дюпейре, заставившее того быть таким внимательным к тетушке Женевьеве, но она, казалось, не могла вымолвить ни слова.

Ахилл поднял руку, как бы желая остановить Элеонору, хотя она уже давно замолчала.

– Нет необходимости вести со мной светские разговоры, мадам Баттяни, – сказал он и кивнул проходящей паре. – Я устал.

– Да, хорошо, месье, – ответила Элеонора, пораженная его дружелюбностью. – Я буду рада следовать вашим желаниям.

– Конечно, будете, мадам, – заметил Ахилл.

В этот момент двери в зал распахнулись и метрдотель вошел со всей пышностью и великолепием королевского достоинства. Он поклонился маркизу и маркизе Дюпейре и величественно пригласил их проследовать через открытую дверь.

Это был сигнал к началу приема с ужином. Ахилл предложил Элеоноре свою руку, и после секундного колебания она согласилась. Они начали медленно продвигаться к комнате, где были накрыты столы. Мужчины проворно сновали среди огромных кринолиновых юбок, каждая из которых требовала больше пространства, чем его имелось, в то время как женщины отклонялись и изгибались, стараясь избежать повреждения своих нарядов.

У скопления диванов и кресел в центре комнаты Элеонора увидела, как сестра маркиза жеманно подталкивает одного дворянина, который оказался слишком близко к ней, чтобы тот помог ей подняться, нарочито выпячивая свой слегка выдающийся вперед колокол. Элеонора почувствовала приступ дергающей за душу зависти. Может иметь ребенка…

Справа от Элеоноры раздалось издевательское фырканье, и она повернулась, чтобы увидеть одну из солидных матрон, которой тетя представляла ее.

– Осмелюсь сказать, что она не будет такой же жеманной, когда придет время родов, – заметила мадам де ла Шейляр. – Знаете, у меня было пятнадцать.

Она наклонила голову в сторону Элеоноры и понизила голос, отчего ее стало трудно услышать в окружающем шуме.

– И я знала всех их отцов и кто отец каждого из них. Что лучше, чем можно сказать о некоторых присутствующих здесь «леди».

– Пятнадцать, – заметила Элеонора. – Они, наверное, доставили вам много счастья. – Ахилл, находившийся с другой стороны от нее, казалось, совсем не обращал внимания на множество суетящихся людей вокруг него. Она почувствовала себя неловко, находясь с ним в паре, боясь, что кто-нибудь прокомментирует это, хотя знала, что во время рассаживания пары, семейные и любовные, обычно разбиваются.

– Счастья! – засмеялась матрона. – Ха! Дети являются погибелью для материнского существования. Они всегда ухитряются разочаровать. – Она печально покачала головой. – У меня осталось только восемь. Пять девочек мы отправили в Клер.

– Это должно быть источником вашей гордости, – сказала Элеонора, потом добавила, когда увидела недоумение мадам де ла Шейляр: – Что, ваши дочери такие набожные и решили стать монахинями.

– Набожные? Какое это вообще имеет значение? Их содержание в монастыре – даже если они доживут до девяноста – пустяк по сравнению с приданым для них. Хотя одна, впрочем, у меня действительно набожная, но мы ее оставили. У вас есть дети, мадам?

Пальцы Элеоноры инстинктивно впились в руку Ахилла.

– Дети? – Он не смотрел на нее, хотя вроде бы позволял толпе приблизить себя к ней. Он был ее якорем в бурлящем окружающем море. – Нет, нет, мой муж и я не имели детей.

– Как долго вы были замужем? – спросила матрона, оценивая сбоку фигуру Элеоноры.

Рука Ахилла, слегка накрывавшая ее руку, грела теплом.

– Почти четыре года.

Женщина сочувственно покачала головой:

– Ах… Ну это, по крайней мере, все объясняет.

– Прошу прощения, мадам, но объясняет что? – спросила Элеонора. Наконец-то они пересекли порог и попали в столовую, хотя она и старалась скрыть свое облегчение.