Еще некоторое время они говорили на эту печальную тему. Рейнолдс нарочито нагнетал грусть короля, рассчитывая, что в слезливом состоянии тот скорее согласится на его просьбу. Тем более сам Гавестон когда-то высказывал королю подобное пожелание…

Наконец Рейнолдс сказал:

– Кстати, насчет Кентербери…

– Да, бедный старик. Я никогда не любил его. Он был хороший человек, но такой несговорчивый во всех отношениях.

– Государь не слишком пострадает оттого, что его не стало. Надобно поставить на его место более сговорчивого.

– Говорят, монахи уже избрали Гоббема.

– Ну уж нет!

– Они имеют на это право.

– Но, милорд, их права не распространяются на короля Англии.

– Ох, это такие утомительные люди! Они причиняли беспокойство почти всем моим предкам.

– Это не значит, что они должны причинить его и вам. Наглость не следует поощрять.

Король вздохнул.

– Если бы наш друг был c нами. Он бы нашел, что им сказать.

– Перро был бы возмущен их неповиновением вам.

– Он всегда был готов защищать меня, – сказал король. – За что и поплатился жизнью… – Помолчав, он добавил: – Ты знаешь, папа Клемент издал буллу около месяца назад, где говорится, что оставляет за собой право назначать архиепископов.

– Клемент! Он только и смотрит, куда ветер дует! Король Франции свистнет – он тут как тут. Но есть самое верное средство изменить его мнение. – Король вопросительно поднял брови. – Какое? Деньги… Бедный Клемент, – продолжал Рейнолдс. – Кто он, как не марионетка короля Филиппа? Тот держит его словно пленника в Авиньоне, у себя под носом, и командует: «Иди сюда! Иди туда!.. Сделай то! Сделай это!» А тот беспрекословно подчиняется… Преследует несчастных тамплиеров. Отчего? Оттого, что велит Филипп. Только одну вещь делает он не по указке Филиппа – накапливает денежки. Я слышал, он набрал уже кругленькую сумму.

Эдуард слушал эту тираду в задумчивости.

– Да, Уолтер, – сказал он потом, – насколько удобней было бы, если бы ты стал архиепископом Кентерберийским.

Рейнолдс молитвенно сложил руки и обратил взор к потолку.

– Я бы отдал за вас свою жизнь, дорогой господин! – С этими словами он снова пал на колени. – Если бы только это могло произойти! Наш дорогой друг одобрительно смотрит на нас в эти минуты с небес. Иногда мне кажется, он продолжает говорить с нами, не забывает нас так же, как мы его… Но я не уверен, что папа Клемент пойдет нам навстречу.

– Давай попробуем, – сказал король.

Они попробовали, и оказалось, что за сумму в тридцать две тысячи марок папа охотно двинулся к ним навстречу.

Это были большие деньги, но стоящие того, чтобы на таком важном посту оказалась персона, которая больше служила бы королю, нежели церкви; а то, что репутация у этой персоны была не из высоких, короля мало заботило. Ему было намного спокойней, если Уолтер занимает это место. Они часто встречались, вспоминали былые времена, говорили о Гавестоне. С кем еще король мог так откровенно поговорить?..

– Эдуард совсем рехнулся! – возмущался Ланкастер.

И с ним соглашался даже Пемброк, хотя между ними продолжалась вражда – тот по-прежнему не мог простить Ланкастеру и его сторонникам то, что они похитили у него из-под носа этого прохвоста Гавестона…

Конечно, если бы не дрязги между баронами, они бы единым фронтом выступили против назначения Уолтера Рейнолдса, а так тому легко удалось проскочить.

Поступали новые известия о расправах короля Филиппа над тамплиерами, и король Эдуард лишний раз испытал удовлетворение, что не включился в эту кампанию, как того требовал его тесть. В Англии тамплиеры растворились в общей массе жителей, их никто не преследовал, и, узнавая о том, что происходит с их собратьями во Франции, они могли только благодарить англичан за сохрание им жизней.

Филипп же продолжал преследовать их с яростью и жестокостью, которые было трудно понять. Да, он хотел отнять их богатства, но ведь это можно было делать, не подвергая рыцарей Ордена таким мучениям. Вести, доходившие из Франции, были чудовищными. Изабелла говорила себе: это лишь означает, что ее отец – сильный человек, и потому французы дрожат при упоминании его имени. Эдуард никогда не сможет быть таким. Поэтому его бароны позволяют себе то и дело взбрыкивать и идти против него, а Ланкастер только и ждет удобного момента, чтобы захватить власть. С ее отцом такое не пройдет… Да, Эдуард слаб и неумен, и когда малютка Эдуард подрастет, что-то наверняка изменится в этой стране – она уверена и сама позаботится об этом.

Пока же ей следует выказывать больше приязни мужу, даже если для этого нужно заставлять себя. Необходимо иметь еще детей, среди них обязательно мальчиков, потому что, хотя маленький Эдуард, благодарение Богу, здоров, мало ли что может случиться… Что же касается несчастных тамплиеров – ее сильный и умный отец, видимо, знает, что делает.

Много рыцарей Ордена прошли уже через немыслимые пытки и были сожжены на костре, но Великий Гроссмейстер де Моле оставался в живых, хотя тоже был изувечен и сломлен истязаниями и под пытками признал все грехи, которые палачи приписывали Ордену и ему лично. Однако когда, подчинившись требованию короля Филиппа, папа римский дал согласие на публичную казнь, и двух самых главных узников – Великого Гроссмейстера де Моле и Гроссмейстера Нормандии – вывели на эшафот, установленный в переднем дворе собора Парижской Богоматери, где собралась большая толпа парижан, оба мученика, собравшись с силами, громко объявили, что отказываются от всех прежних показаний, вырванных у них нечеловеческими истязаниями. Притихшие люди слушали ясные старческие голоса, и по толпе пронесся ропот, что этими голосами говорит сам Бог. Люди заволновались, послышались крики протеста. Смертная казнь была в тот день отложена.

Узнав об этом, король Филипп пришел в ярость. Он кричал, что слишком долго ждал этого дня и не потерпит никаких проволочек. Сегодня же, велел он, казнь должна свершиться. Пусть с первой вечерней звездой оба преступника будут сожжены заживо.

Слово короля Франции было законом, и поступили, как он сказал. На остров Сите, где должна была происходить казнь, собрали намного больше народа, чем раньше к собору Богоматери. Все были поражены и напуганы видом приговоренных: казалось, это совсем иные люди – не измученные пленники, приготовившиеся к страшной смерти, а воспрянувшие к жизни пророки. Глаза у них горели светом прозрения, головы были высоко подняты, руки не дрожали. Жак де Моле сказал стражникам, подошедшим ближе, чтобы связать его:

– Подождите, я должен сложить руки для молитвы Богу, который знает, что я невиновен в том, в чем меня обвиняют. И потому горе тем, кто мучил нас и посылает на смерть…

Его уже связали, когда он крикнул внятным сильным голосом:

– Бог не простит нашей смерти, знайте это!

Мертвая тишина повисла над площадью. Многие опустили головы. Людей перестал уже привлекать спектакль под названием «сожжение на костре», ради которого они сюда явились. Плохие предчувствия овладели ими.

Треск разгоравшихся поленьев казался громом с неба, а когда вспыхнуло пламя, многие из присутствующих пали на колени и начали молиться.

Да, говорили парижане, расходясь с площади, чего уж хорошего ждать для Франции, когда ее короля прокляли сквозь пламя костра. И его прислужника, папу римского, – тоже… Что будет? Что будет?..

Слухи о проклятии с костра разлетелись далеко, и когда спустя месяц после казни скончался папа, люди уверовали, что оно стало действовать.

Король Филипп Красивый умер через восемь месяцев после сожжения двух старых Гроссмейстеров Ордена тамплиеров.