В то же время стены сумасшедшего дома, голод и холод были как нельзя более реальны, и врачу надо было давать заключение. Анфимов, во-первых, констатирует, что поведение Хлебникова не является чем-то совершенно уникальным в художественной среде. Он сравнивает Хлебникова со Стриндбергом и Ван Гогом. Как и они, Хлебников «производил впечатление вечного странника, не связанного с окружающим миром и как бы проходящего через него». Подобно Жерару де Нервалю, Хлебников «всем своим существом вошел в жизнь литературной богемы и с тех пор никогда не научился никакой другой жизни».

Анфимов отмечает и другие особенности поведения своего пациента: «Все поведение Хлебникова было исполнено противоречий — он или сидел долгое время в своей любимой позе — поперек кровати с согнутыми ногами и опустив голову на колени, или быстро двигался большими шагами по всей комнате, причем движения его были легки и угловаты. Он или оставался совершенно безразличным ко всему окружающему, застывшим в своей апатии, или внезапно входил во все мелочи жизни своих соседей по палате и с ласковой простодушной улыбкой старался терпеливо им помочь. Иногда часами оставался в полной бездеятельности, а иногда часами, легко и без помарок, быстро покрывал своим бисерным почерком клочки бумаги, которые скоплялись вокруг него целыми грудами».

Итак, врачу необходимо было поставить диагноз, от которого зависела жизнь пациента (если бы Хлебникова забрали в деникинскую армию, он вряд ли бы выжил). «Для меня, — пишет Анфимов, — не было сомнений, что в В. Хлебникове развертываются нарушения нормы, так называемого шизофренического круга, в виде расщепления — дисгармонии нервно-психических процессов. За это говорило аффективное безразличие, отсутствие соответствия между аффектами и переживаниями (паратимия); альтернативность мышления — возможность сочетания двух противоположных понятий; ощущение несвободы мышления; отдельные бредовые идеи об изменении личности; (деперсонализация); противоречивость и вычурность поведения; угловатость движений; склонность к стереотипным позам; иногда импульсивность поступков — вроде неудержимого стремления к бесцельным блужданиям. Однако все это не выливалось в форму психоза с окончательным оскудением личности — у него дело не доходило до эмоциональной тупости, разорванности и однообразия мышления, до бессмысленного сопротивления ради сопротивления, до нелепых и агрессивных поступков. Все ограничивалось врожденным уклонением от среднего уровня, которое приводило к некоторому внутреннему хаосу, но не лишенному богатого содержания».

Таким образом, один вопрос был решен. Но перед врачом встал следующий вопрос: «При наличии нарушения психической нормы надо установить, общество ли надо защищать от этого субъекта или наоборот, этого субъекта от коллектива». Анфимов приходит к выводу, что «защищать от него общество не приходится и, наоборот, своеобразие этой даровитой личности постулировало особый подход к нему со стороны коллектива, чтобы получить от него максимум пользы».

Сам Хлебников в поэме «Гаршин», где описывается жизнь на Сабуровой даче, спрашивает: «Где сумасшедший дом? В стенах или за стенами?» Вероятно, то, что видел Хлебников в Петрограде, в Москве, в Астрахани, на Украине в годы революции и Гражданской войны, заставляло поэта усомниться в наличии здравого смысла у многих представителей рода человеческого. В поэме обитатели сумасшедшего дома обсуждают последние события:

Анфимов освободил Хлебникова от воинской повинности. Теперь надо было решить вопрос, что делать дальше. Хлебникову было совершенно некуда ехать. Петников, который приходил к нему и приносил хлеб, бумагу и книги, не мог взять на себя заботы о поэте. Кроме того, вскоре Петников уехал в Москву. Хлебников продолжает жить на Сабуровой даче среди сумасшедших. Тем временем в декабре Харьков был опять занят Красной армией. В город вошли войска Четырнадцатой армии, с ними появились ЧК и Реввоентрибунал.

В город прибыл известный своими зверствами комиссар С. А. Саенко. Как пишет Хлебников, про Саенко рассказывали, что «из всех яблок он любил только глазные». В Харькове начался красный террор. О нем Хлебников расскажет в поэме «Председатель чеки» и других произведениях 1920–1921 годов. По Харькову пошли ужасные слухи о пытках, казнях и массовых захоронениях. В поэме «Председатель чеки» Хлебников описывает эти события:

Здание тюрьмы находилось на улице Чайковского, которая пересекала Пушкинскую улицу, отсюда эти строки в поэме. Хлебников видит и другие отвратительные черты нового быта. В то время как большая часть населения голодает, «новые господа», как называет их Хлебников, живут в свое удовольствие: