Это антивоенное стихотворение едва ли отвечало общему замыслу газеты, однако оно было очень важно для Хлебникова. Впоследствии ряд антивоенных стихотворений, написанных в годы Первой мировой войны, Хлебников объединит в цикл «Война в мышеловке».

Некоторые другие материалы, напечатанные в газете, в частности стихотворение Анны Ахматовой «Памяти 19 июля 1914 года», тоже были антивоенными, так что устроители праздника едва ли добились желаемого результата.

Хлебников, живя в Петербурге, вновь сближается с кругом Ахматовой и ее друзей — Артуром Лурье, Ольгой Судейкиной. Раньше, в годы футуристических и акмеистических баталий, они часто виделись в «Бродячей собаке», и Хлебников даже посвящал Ахматовой свои стихи. Теперь Хлебников приходит в дом 18 на Фонтанку — к Ольге Судейкиной. Судейкина, «Коломбина десятых годов», как назовет ее Ахматова в «Поэме без героя», актриса и художница, иногда приглашала Хлебникова к чаю. Однажды она попросила его прочесть стихи, и он прочел стихи о войне, которая в то время представлялась ему исключительно как кровавая, бессмысленная бойня. Это стихотворение Хлебников считал очень важным и много раз перерабатывал его, включая в различные подборки своих произведений.

(«Где волк воскликнул кровью…»)

В стихотворении упоминаются акции Брянского машиностроительного завода и бакинского нефтепромышленного общества «А. И. Манташев и КО».

О чаепитиях у Судейкиной вспоминает ее близкий друг, композитор Артур Лурье. Он, как и многие другие, замечал бытовую неприспособленность Хлебникова, отчего многие в глаза называли его «идиотом». «Хлебников, — говорит Лурье, — был единственным встреченным мною в жизни человеком, который был абсолютно лишен бытовых реакций и бытовых проявлений. По этой причине он во многих вызывал недоумение: он был не такой, как все, следовательно — идиот». [97]Надо сказать, что Хлебников все же умел становиться решительным, властным, саркастичным, но проявлял эти черты только в творческом плане, а не в бытовом.

В этот свой приезд Хлебников предпринял попытку издать большой сборник драматических вещей. Об этом шли переговоры с Матюшиным, вместе с Хлебниковым они составили план книги. Но, как это часто бывало с Хлебниковым, вместо того чтобы самому заниматься изданием, он внезапно уехал, на этот раз в Киев. Неудивительно, что книга не вышла.

Объехав полстраны, уже в августе Хлебников оказался у родителей в Астрахани. Оттуда он пишет Матюшину: «Я был в Киеве, Харькове, Таганроге, Царицыне, купался в Азовском море… Завтра с одним сыном солнца еду, как ящерица, греться на солнце и пить арбузы и кумыс». Этим «сыном солнца» был давний знакомый Хлебникова Дмитрий Петровский. Вместе с Хлебниковым они отправились в степь разыскивать гору Богдо. По калмыцкой легенде, когда эту гору переносили двое святых, один из них поддался греховной мысли и был раздавлен горой, оросившейся его кровью. Поэтому один склон горы всегда красный. Эту гору Хлебников еще раньше воспел в поэме «Хаджи-Тархан».

На пароходе Хлебников и Петровский плыли из Астрахани на Черепаху (калмыцкий поселок). «Сейчас начнется Ассирия», — сказал хорошо знавший эти места Хлебников, когда они подъезжали к калмыцкому хурулу. [98]Так, греясь на солнце и путешествуя по калмыцкой степи, Хлебников провел лето 1917 года. К осени он почувствовал, что назревают важные события, и выехал в Петроград. Дмитрий Петровский уехал туда раньше.

В октябре 1917 года, как раз ко времени Октябрьской революции, Хлебников вновь оказался в Петрограде. Он поселился у Петровского на окраине города в селе Смоленском. В предчувствии событий Хлебников и сам жаждал активной деятельности. Однажды это чуть было не кончилось для него трагически. Жажда приключений привела Хлебникова и Петровского в цыганский табор. Поэт моментально влюбился в красивую цыганку и решил остаться в таборе, но внезапно появились мужчины с пистолетами, и едва удалось избежать кровопролития.

К тому времени у Хлебникова кончился отпуск и его вновь могли забрать в армию. Каждый день из участка приходил человек и спрашивал: «А что, отметочка имеется?» Пришлось идти в комендатуру. Хлебников предъявил документ. «Вам еще нет сорока? Тогда вы годитесь для революционной армии», — сказал военный. «А сколько лет товарищу Керенскому?» — спросил Хлебников. «Тридцать один», — ответил военный. «Следовательно, сначала пойдет на военную службу товарищ Керенский. А в следующую очередь я», — заявил Хлебников. После этого, как пишет Петровский, им пришлось спасаться бегством. Вскоре октябрьские события навсегда освободили Хлебникова от армии. Его вновь попытаются мобилизовать в деникинскую добровольческую армию в 1919 году, и вновь, как и в 1916-м, Хлебников найдет убежище в психиатрической лечебнице.

В это время Хлебников уже совершенно разочаровался в деятельности Керенского и теперь вынашивал грандиозные планы, как свергнуть Керенского и все Временное правительство. «В Мариинском дворце, — вспоминал Хлебников осенью следующего года, — в это время заседало Временное правительство, и мы однажды послали туда письмо: „Здесь. Мариинский дворец. Временное правительство. Всем! Всем! Всем! Правительство земного шара на заседании своем 22 октября постановило: 1) Считать Временное правительство временно не существующим, а главнонасекомствующего Александра Федоровича Керенского находящимся под строгим арестом. „Как тяжело пожатье каменной десницы“. Председатели земного шара Петников, Ивнев, Лурье, Петровский, Я — Статуя командора“». «В Мариинском, — продолжает Хлебников, — в это время ставили „Дон Жуана“, и почему-то в Дон Жуане видели Керенского; я помню, как в противоположном ярусе лож все вздрогнули и насторожились, когда кто-то из нас наклонил голову, кивая в знак согласия Дон Жуану раньше, чем это успел сделать командор. Через несколько дней „Аврора“ молчаливо стояла на Неве против дворца, и длинная пушка, наведенная на него, походила на чугунный неподвижный взгляд — взор морского чудовища».