– Это Хиггинс, романист из провинции. А в другой комнате, где нечто вроде студии, у нас Бартрем, провинциальный художник, вместе с моделью.

– С обнаженной? – не удержалась я от вопроса.

– Вы поистине хорошо выглядите и очень-очень красивая, – сказал мне Ред. – Видно, отдых принес вам все блага на свете. – А потом сказал: – Да, с обнаженной, – и очень сладко улыбнулся с сомкнутыми губами. А Говарду объясняет: – Мы пытались создать нечто вроде колонии провинциальных художников. Наверху юный бедняга Кросби, тоже писатель, которого почти все время тошнит. Мы сочли за лучшее, чтоб он был рядом с ванной, так что, понимаете, он действительно в ванной, работает там. Знаете ли, эссе пишет.

– Не знаю, – сказал Говард. – И знать не хочу. А теперь все убирайтесь отсюда.

– Но ведь вы дали мне поручение, – говорит Ред. И взял кучу листов бумаги. – Вы поручили мне написать вот эту мрачную поэму. Она закончена точно в срок, но еще не отпечатана. – Он помахал теми самыми листами бумаги, отчего они зашуршали.

– Ах, жаваранак скажит, – сказал молодой человек с пишущей машинкой с очень простонародным акцентом, – шта эта дивный ельф в сей дом вашел.

– Я очень рад, – саркастически сказал Говард, – а теперь сделайте мне одолжение, убирайтесь. Вы же знали, что мы сегодня вернемся, – сказал он Реду, – поэтому не могу понять, почему не уложены ваши вещи и вы не готовы уйти.

– Всего минутное дело, – говорит Ред. – У всех у нас очень мало вещей.

Говард повернулся ко мне с грозовым лицом и сказал:

– Пойди вышвырни тех людей из передней комнаты.

– Это ведь не мое дело, – говорю я, – правда? Я хочу сказать, не я глава семьи, правда?

– Обнаженные в моей передней комнате, – сказал Говард.

И тут я увидела, что он, наверно, стесняется. Поэтому пошла, немножечко хихикая про себя, посмотреть, что смогу сделать.

В передней комнате тот самый бородатый молодой человек сидел перед электрическим камином с обоими включенными поленьями, ел что-то с виду похожее на теплые домашние ириски, а рядом с ним очень смуглая неопрятная девушка, одетая полностью, тоже ела ириски. На полу лежал другой молодой человек, плашмя на спине, заложив руки за голову, и курил, глядя в потолок, как будто в облака. Когда я вошла, он перекатил голову, чтоб посмотреть на меня, все так же лежа на полу, и его голос с пола сказал:

– Вы кто?

– Я тут живу, – говорю я. – Это мой дом. А вы все уходите сейчас же. – В углу я увидела типа мольберта с картиной на нем, по-моему, наполовину законченной, хоть она не особенно походила на те картины, которые мне нравились. Наверно, эта картина была современная.

– Ох, боже, – сказал молодой бородач с полным ртом ирисок, облизывая пальцы. – А ведь мы только-только устроились хорошенько. Ох, ладно. – И поднялся с Дивана, где сидел вместе с той самой девушкой, стал зевать и потягиваться. Что касается девушки, она просто на меня смотрела очень внимательно, как бы задумавшись. Не показалась мне очень эффектной.

Я услышала из гостиной громкий шум, крики, какие-то удары, и поэтому снова пошла туда. Говард, Ред и другой мужчина как бы спорили, Говард кричал:

– Я не хочу больше внешнего мира, поэтому убирайтесь все вместе, или я вас убью. – Потом выхватил у того самого у другого мужчины машинку, – по-моему, Ред назвал его Хиггинсом, – и попробовал как бы выставить их из комнаты, используя как орудие пишущую машинку, которая была портативной. Потом завязалось типа борьбы за ту самую машинку, и Хиггинс говорил;

– Эта мая, атдай, сволачь, – а Ред как бы обращался к обоим, говоря:

– Ну ладно, полегче, зачем так-то ведь, правда?

Потом ту самую машинку немножко подергали, она упала на пол, видно было, это не пошло ей на пользу. Хиггинс начал кричать и ругаться, упал на колени перед своей машинкой, как бы перед раненым домашним животным. Потом тот самый Хиггинс встал в большой ярости и нанес сильный пинок прямо в экран ТВ, который не разбился по какой-то причине. Но на этот раз я разозлилась, видя, как незнакомец себе позволяет подобные вольности в нашем доме, и ударила Хиггинса по лицу. Тогда Хиггинс назвал меня неподобающим словом, тогда Говард на него прыгнул, повалил на пол и принялся колотить. К этому времени люди из другой комнаты пришли посмотреть, что творится, Ред крикнул им:

– Вон, вон, быстро, – и они просто исчезли, но сначала я кинулась к той самой маленькой черноволосой модели, или кто она была такая, и дернула ее за волосы. Она сильно взвизгнула, а потом попросту удрала. Хиггинс всхлипывал перед Говардом, лежа на животе на полу, обзывал Говарда проклятой сволочью. А Ред говорит:

– Это грязный и свинский поступок.

– Меня от вас от всех тошнит, – сказал Говард. – Так что не надо мне рассказывать, какой поступок грязный и свинский, а какой нет. Я только хочу увидеть, как вы выкатываетесь в парадную дверь, да поскорее. – Кстати, он все время, пока это все говорил, тяжело дышал. – Плевать, что та самая вещь не отпечатана. И так вполне годится. Больше спасибо, что сделали. – Говард сказал это так, словно на самом деле в виду не имел. – Наверно, еще денег хотите, вроде гонорара. – И вытащил из кармана фунты и доллары, настоящую кучу, и вывалил все на стол. Тот самый Хиггинс, который встал с пола, стоял, смотрел на деньги как бы в благоговейном страхе. А потом сказал:

– Ты маю машинку сламал, сволачъ.

Тогда Говард сказал:

– Ладно, купите другую, – и бросил на стол кучу пятифунтовых бумажек. – Только убирайтесь, больше я ничего не прошу. Оставьте меня и мою жену в покое.

– Ох, Говард, – говорю я, видя, как те двое сгребают деньги. И взглянула на Реда, и Ред взглянул на меня, как бы с пониманием и сочувствием. А потом Ред послал мне взгляд, который могу назвать только как бы предупреждающим, чего я вообще не поняла. А Ред говорит:

– Хорошо. Я только поднимусь, уложу свои немногие вещи, и Хиггинс тоже.

– Я схожу наверх, – говорю я, – посмотрю, все ли в порядке. Наверно, постельное белье надо сменить.

– Нечива, – говорит Хиггинс как бы насмешливо. – Сменити, кагда мы уйдем. Я ни дам, штоб слидили, как я вещи сабираю пирит тем, как миня вышвырнут.

– Ох, кретин, – говорит Ред, чуть не пнув Хиггинса.

Я все-таки пошла следом за ними наверх, но на самом деле все было немножко испорчено. Ред успел только шепнуть мне:

– Пойдем сейчас со мной. Лучше тебе уйти. Я ни капельки не доверяю этому человеку. Он сумасшедший, вот кто.

– Кто, Говард? – шепчу я в ответ. – Ох, ерунда.

Тут Говард стал подниматься в ванную, в ванной начался другой небольшой скандал, так как там был другой мужчина, Кросби в самом деле сидел голый в ванне, полной горячей воды, и писал на какой-то дощечке, положенной поперек ванны. Я просунула голову в дверь и больше ничего не увидела. Ну, возникло еще немножко проблем, но Говард, наконец, всех выставил, а Ред все пытался давать мне те самые странные предупреждения, а я по-прежнему не понимала. В доме немножечко был беспорядок, однако никаких признаков диких пирушек, ничего подобного. Просто дом нуждался в хорошей уборке по-настоящему, да простыни были грязные. Я говорю Говарду:

– Завтра я должна как следует пройтись по дому.

– Завтра, – сказал Говард, – твой день рождения. Ты не должна ничего делать в свой день рождения. Кстати, ты вообще не должна больше работать.

– Я почти забыла, – говорю я, пока мы меняли простыни на своих постелях, где, кажется, спали три человека. – Что ты собираешься мне подарить на день рождения? – говорю я, на самом деле не имея этого в виду, так как ничего не хотела. Но Говард сказал:

– Самый лучший в мире подарок. Увидишь. – И с такой любовью улыбнулся.