Он в тысячный раз медленно поднимался по ступенькам, и гулкий бесконечный подъезд был как скользкая узкая внутренность гигантской угловато изогнувшейся змеи. Он знал, что ждет его за дверью, и сердце замирало от ужаса и тоскливой боли, но что-то неотвратимо гнало его вперед.

Обитая коричневым дерматином дверь была полуоткрыта, и в щель просачивался сладковатый и тошнотворный запах беды. Молибин вошел в дверь. и сразу же наткнулся взглядом на разбитый телефонный аппарат с разбитой трубкой, лежащей чуть в стороне от аппарата.

— Катя! — позвал Молибин, но ответом ему была пугающая тишина.

Он заглянул в гостиную. Жена лежала на покосившемся диване и была как измятая изломанная кукла. Волосы свисали вниз, халат безобразно и стыдно задран, а на белой коже длинного бедра алела ссадина. Левая рука безвольно повисла, она была странно темной, и под ней медленно скапливалась темная лужица.

Горло перехватила удушливая петля, Молибин попятился, не в силах отвести взгляд от неподвижного, страшного своей кукольной безжизненностью тела.

— Катя, — свистящим шепотом сказал он. — Катенька!

Словно сомнамбула он прошел по коридору. Дверь в ванную комнату была распахнута, в ванне чуть зеленела вода, и на поверхности воды страшной резиновой игрушкой лицом вниз плавал младший сын Саша.

В детской люстра была сорвана с крюка, в импровизированной веревочной петле, покорно опустив руки, висел старший сын Славик, и лицо у него было такое, что лучше бы в него не вглядываться, но Молибин все смотрел и смотрел в потемневшее от прилившей крови лицо мальчика и все отмахивался от щекочущей кожу паутины, пока не понял, что это он просто плачет.

Он медленно попятился, ударился спиной о распахнутую дверь в ванную, но не почувствовал боли. Так он пятился, пока вновь не оказался в заплеванном, исчерканном хулиганскими надписями коридоре, что насквозь пропах кошками и табачным дымом. И только там медленно опустился на грязный пыльный пол и завыл — громко, в голос, не замечая, как медленно стекаются на лестничную площадку испуганные соседи.

Молибин проснулся. Жуткий этот сон всегда преследовал его в ночь нового рождения. Он открыл глаза и долго смотрел в потолок гостиничного номера, по которому плясали отблески фар проезжающих мимо автомашин. Теперь он не смог бы заснуть даже со снотворным.

Прошлое бесцеремонно и страшно вторгалось в его жизнь, и от этого прошлого некуда было деться, разве что в петлю. Но прежде надо заплатить долги до конца. Да и смерть ничего не решала, выбрав ее, Молибин был обречен на новое рождение. Возможно, что рождаться ему предстояло до Дня Страшного Суда.

Молибин с тоской подумал, что и здесь он прошлый перехитрил себя настоящего — он даже не представлял, сколько рождений ему еще предстояло.

Убийц задержали через два дня. Их не пришлось искать слишком долго — два шестнадцатилетних наркомана даже не запирались, напротив, подробно и даже несколько хвастливо рассказывали милиционерам об обстоятельствах своего преступления, словно гордились тем, что были такими безжалостными и жестокими.

Оба оказались малолетками, для которых закон не предусматривал смертной казни, и максимальное наказание, которое им грозило, обернулось десятью годами колонии общего режима. В сентябре этого года они должны были выйти на свободу, и это были те мгновения, ради которых Молибин прожил долгие и страшные десять лет. Но прежде чем встретиться с убийцами своей семьи, Моли-бину предстояло решить одну привычную уже задачу убить человека.

Он мстил. Мстил тем, кто распространял страшную заразу на земле, калеча человеческие души и уродуя человеческую совесть.

Они были в стороне от убийств и краж, зачастую были довольно респектабельными членами больного общества, его гордостью, его денежными мешками, о которых уже слагались новые анекдоты и рассказывались забавные истории.

Он разгромил группировку Сулимина в Москве, страшную банду Тарасова во Владивостоке, не менее опасную группировку Рогуса, орудовавшую в Крыму. Он расстреливал наркодельцов в Питере и Казахстане, в Киргизии и Узбекистане. Эти страшные выродки не должны были жить, и Молибин стрелял не задумываясь. К сожалению, вначале он был не слишком умел, и вряд ли его можно было отнести к тем самым суперменам, которые в американских фильмах в одиночку расправлялись с самыми кровожадными бандами. Он этому просто не был обучен. В армии он и стрелял-то на троечку. А чего еще ждать от очкарика, положившего жизнь на изучение нудных наук и не особо разбиравшегося в устройстве пистолета и способах подрыва противника самодельными боеприпасами? На жуткий путь мести его натолкнули книги Головачева, уж больно там выглядело все красиво и супербойцы одерживали над злом победу за победой. В действительности оказалось, что никакой красоты нет, есть грубый натурализм смерти, и смерть эта, зачастую соседствовавшая с пытками и болью, не щадила обе стороны.

Первый раз он стрелял в человека в Москве.

И умер там же.

Это было у банка, и Молибин точно знал, что человек, в которого ему предстоит стрелять, финансирует наркодельцов. Поэтому банкир должен умереть. Неделями Молибин ходил за ним, пытаясь убедить себя, что ищет подходящий момент. Моментов выпадало достаточно, банкир был в связке с известной всем «солнцевской» бригадой и чувствовал себя неуязвимым, а потому вел себя довольно беспечно. Молибин просто боялся и никак не мог признаться себе в этом страхе. Нет, уже тогда он точно знал, что не может умереть.

Страх другого порядка терзал его страшно было выстрелить в человека и увидеть, как он рухнет под выстрелом, уже в падении превращаясь в не чувствующий ничто и не думающий ни о чем кусок безжизненного мяса. И Молибин разозлился на себя. А разозлившись, уже на следующий день расстрелял банкира на выходе из дома и сам попал под пули ошалевших от наглости киллера охранников. Убийца и жертва умирали одновременно. Умирая, они смотрели друг другу в глаза, и в глазах умирающего банкира светилось удовлетворение от того, что смерть, его оплачена жизнью убийцы. Он не знал, что уходит из жизни навсегда, в то время как Молибина ожидал Кокон.

Второй раз он родился уже со вкусом крови во рту. И убивал гораздо свободнее, только значительно более тщательно искал подходы к объекту, руководствуясь лишь одним правилом: виновный должен умереть без отмщения. Он не должен чувствовать удовлетворение, видя смерть своего палача. Палач должен казаться жертве неуязвимым, иначе теряется смысл и сама сладость мщения.

Раз за разом удача была к нему все благосклоннее. Высшее удовольствие он получал, когда, избавившись от оружия и грима, возвращался к умирающей жертве и из толпы смотрел ей в глаза.

Жертва исходила кровью и не имела сил, чтобы указать на своего палача или что-то сказать окружающим. Наблюдая за бессильной, медленно гаснущей злобой умирающего, Молибин чувствовал, как торжествующая сила разливается в его жилах, заставляя сердце яростно и сладко биться.

— За Катеньку! — беззвучно шептал Молибин. — За Славочку и Сашу…

Ему казалось, что семье его будет не так одиноко и тоскливо на небесах, если кто-то заставит сволочей страдать так, как страдали они.

Второй раз он уже верил в удачу, и эта вера помогла ему продержаться долго — до рождения в третьем Коконе он убил пятьдесят шесть наркодельцов. Его вычислили и взорвали прямо в номере гостиницы «Свердловск» в уже переименованном в Екатеринбург городе.

И никто не знал, что он умер через несколько минут после взрыва и, умирая, смеялся над глупостью убийц — ведь к каждому из них неизбежно придет мститель. И он к ним пришел. Последним он настиг в Саратове Лахудренка. Именно Лахудренок организовал его убийство в гостинице «Свердловск» и потому был поражен, увидев вернувшегося из могилы человека. Молибин вспомнил выражение лица Лахудренка и засмеялся от радости осознания того, что перед смертью бандит узнал его и испытал страх.