Сало у участкового было знатное — белоснежное и с многочисленными розовыми прожилками. Сразу видно, что участковый кабанчика откармливал по системе: два месяца помоями и отрубями, а полмесяца — желудями. Только от желудей такие мясные прослойки завязываются. Нежное было сало, таяло во рту.

Областники прикончили вторую бутылку и вышли во двор покурить. Кунжаков подмигнул участковому и жестом показал, что выпивка — выпивкой, а язык распускать все равно не следует. Участковый страдальчески скривился и резанул себя ладонью по горлу. Плохо было участковому, как плохо бывает всякому сельскому жителю, в чью размеренную жизнь неожиданно вторгаются с неприятными расспросами городские жители. Тем более из компетентных органов.

— Ты это… — сказал быстрым шепотом Кунжаков. — Кость им кинуть надо. Дай им пару свидетелей, они и отстанут!

Участковый склонился и дохнул на Кунжакова густым перегаром.

— Да кого же я им дам? — страдальчески сказал он. — Все ведь уважаемые люди! Председателя поселковой администрации по должности сдавать нельзя, директора акционерного общества «Красный коммунар» Курехина тоже нельзя, я от него одну пользу имел, он мне лет двадцать помогает, да и кумовья мы с ним, он у меня дочку крестил…

Да и остальных, как вскоре выяснилось, указывать тоже нельзя было. Поселковый врач, управляющие отделениями акционерного общества, библиотекарша, имевшая старенькие «Жигули»… Кунжаков запоминал фамилии, радуясь, что областники еще курят и у него, сельского милиционера, есть возможность отличиться.

Но тут, как на грех, вернулись областники, некоторое время они подозрительно смотрели на сельских коллег, и, чтобы усыпить их бдительность, Кунжаков достал обе бутылки самогона, заготовленные им впрок.

Подозрительность со стороны старших коллег сразу пошла на убыль, и кончилось все ближе к полуночи хоровым пением. Выпили так крепко, что если бы Кунжакова спросили его собственную фамилию, то старший лейтенант если бы и назвал ее, то с большим трудом. Естественно, что фамилии тех, кто пользовался услугами ворюги, напрочь вылетели из головы. Поначалу все от выпитой водки были смелыми, рвались пред светлые очи начальства, но участковый проявил редкое для пьяного здравомыслие.

— Вот что, мужики, — сказал он. — Хата у меня большая, ложитесь спать. Утро вечера веселее.

И в самом деле — утро оказалось веселее. Пробуждение, правда, было тягостным, но после того как участковый, вздохнув, достал из серванта бутылку спирта, и впрямь стало веселее. Дали немного похмелиться и водителю, все-таки человеку еще машину вести. Кто ж его в трубочку будет заставлять дышать — офицеров милиции полная машина.

Тепло попрощались с участковым, взяли в дорогу жареного мяса, соленых огурчиков, помидоров да капусты «пелюски», чтобы разнообразить выдаваемый в лагере сухой паек.

Уже перед отъездом участковый, добрая душа, сунул в планшетку Кунжакова бутылку спирта. Это было очень кстати, старший лейтенант намекнул своим десантникам, что привезет бутылочку-другую. Он бы и привез обязательно, если бы вчера вечером бдительность не потерял, проявив обычную для пьяного щедрость.

Вернувшись в лагерь, областники пошли докладывать начальству свои скромные успехи. Кунжакова они с собой не взяли, но старший лейтенант этим не слишком огорчился. Он еще с армии усвоил нехитрую истину, что надо держаться подальше от начальства и поближе к кухне. Тем более что полевые армейские кухни уже дымили трубами в чистом поле и розовощекие армейские повара не скупились на добавки пшенной каши, щедро сдобренной салом и тушенкой.

Чуть в стороне от остальных особняком сидели несколько человек в странной форме. Форма была черного цвета и скорее напоминала робу заключенных, а не армейское обмундирование. И мужики в этой форме были на подбор: высокие плечистые, сплошь истинные русаки — светловолосые и голубоглазые. Особенной статью выделялись два прапорщика, в руках у которых и котелки посудой для куколок выглядели. Прапорщики целеустремленно поглощали пищу, не обращая внимания на взгляды окружающих.

— Что за части? — спросил Кунжаков знакомого офицера. Тот многозначительно глянул вверх.

— Спецподразделение, — вполголоса сказал он. — Таким дай волю, за полчаса в нашем лагере камня на камне не оставят, стволы пушек голыми руками согнут!

Кунжаков уважительно поглазел на тайный спецназ, но тут подошла его очередь, и повар щедро оделил старшего лейтенанта горячей, аппетитно пахнущей кашей.

Пристроившись среди завтракающих нарядов, Кунжаков и услышал от солдат рассказ о собачьем исходе из города. Вообще-то бежали из города не только собаки, бежали кошки и прочий домашний скот, мыши в реке Медведица тонули, как лемминги в Северном море. Но всем почему-то запомнились именно собаки. Уж больно они выли, когда стаей неслись по дороге, чтобы разбежаться в зарослях кукурузы. Это чему же в городке надо было случиться, чтобы сторожевые псы рвали цепи и с воем мчались в поля, поджав хвост и с выражением ужаса в глазах?

Худо было в городке. Кунжакова охватило странное недоброе предчувствие, что все закончится очень плохо.

Даже спирт, который в тот же день был выпит с десантниками Костей и Лешей под пшенку, приправленную консервированным мясом, хорошего настроения не прибавил. Бежать надо было из этого проклятого места, бежать. Как собаки бежать, как птицы, покинувшие город еще накануне. Было у Кунжакова предчувствие, что это еще не последнее Ч П, которое их ожидало. Что еще можно было ждать от места, где телевышки по спутникам молниями палят? Лично Кунжаков во всем происходящем видел два варианта — либо это инопланетяне начали оккупировать Землю, словно в старом американском фильме «День независимости», либо нечистая сила вмешалась в человеческую жизнь. Не зря же металлические отблески на кладбище посверкивали.

Ни один из этих вариантов хорошего собравшимся у райцентра не сулил. А от неприятностей надо было держаться подальше. Как от начальства.

Стариков добрался до развилки на хутор Страхово около трех часов. Водитель большегрузного рефрижератора рассчитывал проскочить на Москву по трассе, но ничего у него не вышло. Но доброе дело, прежде чем повернуть на Камышин, он все-таки сделал. Отсюда до Михайловки было не так уж и далеко. На перекрестке стояло два бронетранспортера. Один обычный, знакомый Старикову по армии, другой был явно предназначен для каких-то особых задач. Он был черного цвета, и над броней его возвышалась конусная башенка с круглыми иллюминаторами.

Стариков, чтобы не вызывать подозрения у толпящихся рядом с боевыми машинами солдат и ментов, свернул на дорогу к хутору, добросовестно отшагал по ней километра полтора и, убедившись, что находится вне поля зрения постов, юркнул в заросли кукурузы. Он великолепно понимал, что если его поймают, то в лучшем случае отправят назад. А могли и посадить в какой-нибудь фильтрационный лагерь для проверки личности. Оба варианта Дмитрию не подходили: и в том, и в другом случае он ничем не мог помочь жене и дочери. Поэтому он и крался по кукурузе. Вскоре выяснилось, что и это не самый безопасный путь. Дважды Старикову приходилось залегать в зарослях и ждать, когда уйдут по направлению к Михайловке боевые вертолеты. О «барракудах» он был наслышан, на них инфракрасные датчики стояли, реагирующие на тепло живого организма. Но Бог миловал — либо датчики эти у вертолетчиков не были включены, либо тепловое излучение тела Старикова не слишком отличалось от излучения какой-нибудь лисы, бродячей собаки или дикого лося, которые в последнее время излишне расплодились в этих местах.

Покружив над зарослями кукурузы, вертолеты с ревом уходили к Михайловскому мосту. Тут и дурак догадался бы, что именно там военными разбит лагерь и именно поэтому к мосту соваться было нечего.